Однако главным в гостях для Элис был не инопланетянин, а присутствие его сопровождающего и наставника, мистера Мэтьюза из Госдепартамента.
Мистер Мэтьюз был каким-то родственником Гриров, неженатым, и уже несколько месяцев Гриры обещали представить его Элис. Проблема заключалась в том, что мистер Мэтьюз работал (ужасно усердно, говорили Гриры) в Вашингтоне, и редко попадал в пригороды Филадельфии. Однако теперь…
Элис также чувствовала себя немного виноватой в том, что ее соседка по комнате Инес Рогель не приглашена на эту вечеринку — хотя не имелось никаких причин, по каким ее следовало бы пригласить. Гриры позвали Элис, а не Инес, от которой, по правде говоря, на вечеринке не было бы никакого толку.
Гарри Грир провел ее внутрь и представил окружающим. Существо с Вольфа-что-там-за-номер, стояло в дальнем конце комнаты, в одной руке держа коктейль и опираясь об пол костяшками пальцев другой. Поразительно короткие ноги и удивительно длинные руки делали такое возможным. Существо покрывала складчатая серая безволосая кожа, создавалось впечатление, что она очень толстая, как у слона. Его голова немного напомнила Элис черепашью, хотя череп выглядел достаточно выпуклым, чтобы там поместилось изрядно мозгов. Кроме наручных часов и какой-то штуки вроде сумки, висевшей на одном плече, на нем не было ни одежды, ни украшений. С соответствующими органами в земном организме можно было однозначно отождествить только его большие переливающиеся глаза и клювообразный рот. Он был ниже, чем Элис, с ее ростом в пять футов четыре дюйма.
Гарри Грир сказал:
— Элис, это… — и он произнес имя, что-то вроде «Станко».
— Станко, это госпожа Вернеке, которая учит нашу младшую.
Станко открыл свою сумку. Мельком заглянув внутрь, Элис заметила, что в сумке имеются авторучка, записная книжка и прочие вещицы, какие мужчины-земляне носят в карманах. Инопланетянин вытащил оттуда и протянул Элис визитную карточку, на которой было написано:
Кстахо Агу Лозлек Хааг
Представитель по вопросам культуры,
Вольф 359-1.
В то же время Станко (так Элис продолжала думать о нем, несмотря на надпись на карточке) медленно произнес:
— Я рад знакомству с госпожой Вернеке. Она учит только одного ребенка или еще и других?
Акцент был не слишком сильным — по крайней мере, большинство звуков можно было опознать — но голос звучал по-нечеловечески плоско, так, например, говорит человек с искусственной гортанью.
Пока Гарри Грир отвечал на вопрос Станко, Мэри Грир представила Элис высокому человеку с темными волосами, слегка поредевшими на макушке, стоявшему рядом с инопланетянином. Тут-то интерес Элис действительно взлетел до небес, так как Мэри объявила, что это «Байрон Мэтьюз, о котором я тебе рассказывала».
— Она и мне рассказывала о вас, — сказал Байрон Мэтьюз.
Элис не хотела, чтобы Мэри чересчур напирала. Мало что так способно подорвать в зародыше начинающуюся дружбу, как подозрение человека, которого это касается, что его намереваются сосватать. Тем не менее, знакомство выглядело перспективным. Пусть Байрон Мэтьюз и не был красавцем, но выглядел изыскано и имел приятные манеры. Безусловно, он был куда лучше по сравнению с любым мужчиной из теперешней подборки Элис: хамоватым Джоном, преподававшем английский в Дарбидейлской средней школе, или Эдвардом, работавшим клерком в Дарбидейлском национальном банке, или с двумя-тремя случайными…
Пожав Мэтьюзу руку, Элис выпрямилась и расправила плечи, демонстрируя большую часть своих преимуществ. Она явственно почувствовала взгляд Мэтьюза, скользнувший по ее свежеуложенным золотым волосам, лучшему голубому дневному платью, подчеркивающему ее глаза, и по пышной фигуре, не ставшей, благодаря тщательно соблюдаемой диете, излишне пухлой. Она сказала:
— Боже мой, мистер Мэтьюз, вы совсем не похожи на одного из тех ужасных людей из Госдепартамента, о которых пишут.
Мэтьюз театрально содрогнулся.
— Юная леди, будь Госдепартамент столь плох, как утверждают последние два столетия его критики, Республика давно перестала бы существовать. Запомните аксиому американской политики: чем лучше Госдепартамент, тем сильнее его критикуют.
— Как ужасно! Почему?
— Потому что мы должны заглядывать далеко вперед и рассматривать весь мир, отчего во многих вопросах мы принимаем непопулярную сторону. Большинство людей, особенно конгрессмены, предпочли бы рассматривать краткосрочные перспективы и забыть об остальном мире. А теперь, когда надо начать учитывать и другие планеты, будет еще хуже.