Малыш тигром бросился на него. Мы услышали негромкое потрескивание, словно ломались сухие палочки.
Майор закричал так, что волосы у нас встали дыбом.
Старик застонал:
— Нет, нет, я уйду. Что бы они ни сделали, я не могу на это смотреть.
Вместе с ним вышли еще несколько человек, в том числе обер-лейтенант Вебер, бледный как полотно.
Малыш делал свое дело старательно, результативно. Накопленные за много лет ненависть и жажда мести изливались на представителя той системы, которая не особенно отличалась от «коричневого» режима.
Мы находили этому какое-то оправдание, напоминая себе, что майор принимал участие в тех зверствах, которые теперь выпали на его долю.
Когда Порта остановил Малыша, майор был неузнаваем. Мундир его был изорван. Казалось, его топтала яростная горилла.
При виде его один из пленных повалился ничком в обморок. Легионер пнул его. Это не подействовало; пленник был полумертвым от ужаса.
Майор, заикаясь, заговорил разбитым, теперь уже беззубым ртом. Упавший в обморок пленный был зачинщиком пыток наших товарищей. Приказ насчет колючей проволоки отдал он.
Когда к нему вернулось сознание, Легионер спросил:
— Как твоя фамилия?
— Я капитан Красной армии Бруно Царштейн.
— Имя похоже на немецкое, так ведь? — задумчиво спросил Легионер.
Ответа не последовало.
— Ты немец, поганый висельник?
Молчание, испуганное молчание.
— Черт возьми, — заревел Малыш, — ты что, не слышал вопроса Грозы Пустыни? Хочешь, чтобы Малыш превратил тебя в месиво?
— Слышал? — со злобным смехом спросил Легионер. — Ты немец, гнусный комиссар?
— Нет, я советский гражданин.
— Ребят такой ответ не устраивает, — усмехнулся Легионер. — Я французский гражданин, но при этом немец. Я стал французским подданным, потому что умел убивать врагов Франции, а ты — советским, чтобы убивать врагов Советского Союза.
Он осторожно запустил руку в нагрудный карман бледного капитана, достал удостоверение личности и бросил Порте; тот полистал документ, не понимая в нем ни слова.
Русский майор горел желанием перевести все на немецкий. Оказалось, что капитан Бруно Царштейн родился в Германии седьмого апреля девятьсот первого года и с тридцать первого года жил в Советском Союзе. Учился на политических курсах для комиссаров и был назначен комиссаром батальона Тридцать второй сибирской стрелковой дивизии.
— Хо-хо, ублюдок, — снова усмехнулся Легионер. — Придется наказать тебя с особой строгостью по статье девятьсот восемьдесят шесть пункт два уголовного кодекса. Она гласит, что каре подвергается каждый, кто оставит свою страну и примет иностранное гражданство, не уведомив об этом национал-социалистическую Генеральную прокуратуру. А ты не уведомил ее, так ведь, вошь?
— Хороший пункт, — вмешался Порта. — Вынеси ему приговор, Гроза Пустыни. Какой сочтешь справедливым.
— Скажи, — любезно обратился к комиссару Легионер, — знаешь ты, что делали со мной, когда я вернулся в Германию из Иностранного легиона? Попробуй догадаться, товарищ комиссар. Меня били по почкам стальной цепью. Приходилось когда-нибудь мочиться кровью?
Порта перебил Легионера, прорычав на ухо немецко-русскому комиссару:
— Отвечай, черт возьми, а то выдавим глаза и заставим их съесть!
Малыш кольнул Царштейна штыком. Тот прыгнул вперед, но приклад винтовки Бауэра заставил его отскочить.
— Отвечай, пес. Ты что, не слышал вопроса? — продолжал Порта. — Спрашиваю еще раз. Приходилось?
— Нет, нет, — хрипло прошептал комиссар и как зачарованный уставился на Легионера, который чуть ли не отечески улыбался ему.
— Хочешь попробовать, что это такое?
— Нет, герр солдат.
— Я тоже не хотел, приятель. Но твои собратья из Фагена заставили. Слышал о Фагене?
— Нет, герр солдат.
— Как думаешь, попробуешь теперь?
— Отвечай, мразь! — рявкнул Порта.
Царштейн с трудом сглотнул слюну. Когда заговорил, каждое слово причиняло ему боль.
— Нет, не думаю.
— Я тоже не думаю. Мне наносили удар цепью по почкам за каждые четверть года, что я прослужил в Иностранном легионе. Могли бы избрать каждый месяц, неделю или каждый день. Но тогда я бы умер, а ты только представь мою горечь, если б мы не встретились — ты и я. Унтершарфюрер[55] Вилли Вейнбрандт находил очень забавным смотреть, как я вылизываю плевки. Пробовал когда-нибудь, герр комиссар? Нет? Но ты пробовал распинать людей. Не думал, что распинаемому больно?
Царштейн в отчаянии прижался к стене, пытаясь спастись от фанатичных глаз Легионера.