Месяцы вынужденного «кабинетного» пребывания на родине с годами казались Дэвиду все более долгими, он отчетливо фиксировал каждый час, каждую минуту калифорнийской жизни. Но ничего не поделаешь – нужно было зарабатывать деньги. У Дэвида неплохо выходило с беллетристикой. «Африканские» очерки сделали ему имя и приносили достаточный доход.
Он любил Африку. Месяцы, проведенные тут, летели незаметно. На берегах капризного Нила или Красного моря, с его четко выделяющимся на спутниковых снимках, будто человеческим, хребтом, в сухих пустынях, похожих из космоса на пронизанную кровеносной системой живую ткань, время сначала с трудом впускало чужака в свое плотное пространство, а впустив, заставляло поверить в бесконечность. День сливался с днем, а вместе они становились частью вечности.
В Африке Дэвид ощущал себя частью вечности.
Он пробирался к горному массиву, где сходятся границы трех государств – Ливии, Египта и Судана. Хотелось увидеть своими глазами наскальные шедевры, сохранившиеся вопреки тысячелетиям.
Когда-то один натуралист, выполнявший в этом районе задание итальянского военного Географического института, сумел очень точно перенести на кальку сотни наскальных росписей. Несколько месяцев назад, роясь в архивах Национальной библиотеки, Дэвид увидел репродукции этих плоскостных одноцветных рисунков без чередования теней. На них, как на слайдах, запечатлелись подробности первобытного быта. Домашние животные, быки и коровы, козы и антилопы соседствовали с высокими, мускулистыми, широкоплечими мужчинами. Мужчины пренебрегали одеждой, зато были все как один вооружены луками, а в их волосах воинственно торчали перья страуса.
Художник был щедр: его рука изобразила хижины скотоводов. В шалашах проглядывались предметы домашнего обихода, корзины и сосуды из обожженной глины. Не обошел вниманием художник и прекрасную половину человечества: нарисовал женщину, которая держит за руку ребенка. Ее бедра прикрывала лишь крохотная плетеная юбочка, зато шею и грудь украшали многочисленные подвески, бусы и ожерелья. Должно быть, женщина была красива от мочек ушей до щиколоток ног… Чем-то она напоминала мать Дэвида. Мать умерла, когда ему исполнилось десять лет. Для отца ее смерть стала непоправимой трагедией…
Перед этим своим последним отъездом он, как всегда, навестил отца, Алекса Томпсона, давнего клиента частной психиатрической клиники. Расходы по содержанию тянули значительную долю бюджета Дэвида. Но другого выхода не было. Отец давно и безнадежно болел, так утверждали медики. Диагноз: маниакально-депрессивный синдром. Страшное дело…
– Куда это ты опять едешь? – спросил тогда Алекс, вонзив в сына свои пронзительные, ясные голубые глаза.
Дэвид на свиданиях постоянно испытывал сомнения в диагнозе медиков. Ну не может человек с таким ясным взором быть сумасшедшим…
– В Африку, папа. Ты же знаешь.
– В Африку…
Африка была темой «сдвига», врачи советовали обходить ее стороной. Но Дэвид не мог. Это слово, возможно, и травмировало психику отца. Зато действовало на него как энергетик. Воспоминания моментально встряхивали его обычно вялое состояние. При упоминании об Африке отец становился как скоростной автомобиль, в котором повернули ключ зажигания…
…Машина все-таки нырнула глубоко вниз по бархану.
– Черт! – выругался Дэвид.
Эти двигающиеся, как волны, дюны! Говорят, они есть даже на Марсе. Нельзя, чтобы мысли обволакивали сознание и погружали в дремоту…
То и дело переключая передачу на переднюю ось, Дэвид проехал еще с полкилометра, замысловато виляя меж высоких холмов, пока, наконец, каким-то чутьем не выискал твердый грунт с куцым деревцем. Днем деревце давало жидкую тень, но в пустыне и это было счастьем.
Здесь Дэвид остановил джип. Отличное место для ночевки.
Он достал из багажника пластмассовый таз, налил туда немного воды из канистры, установил раскладной стул, разулся и окунул горячие ноги в воду. Вздохнул и опять задумался.
…Во время последнего визита Дэвида поразило, с каким хладнокровием, будто у собаки, медсестра принялась осматривать рот отца, проверяя, проглотил ли он очередную нейролептическую таблетку. Нет, не мог он быть сумасшедшим… Алекс равнодушно разинул рот. И пока сестра придирчиво изучала все закоулки его старой пасти, весело скосил глаза на сына.
Однако у Дэвида не хватало сил и уверенности, чтобы начать борьбу за освобождение отца из-под опеки психиатрических служб. Имя Алекса Томпсона давно служило мощным раздражителем в научном мире. После смерти жены он будто слетел с катушек: стал публиковать одну за другой дерзкие статьи, в которых доказывал теорию Большого взрыва, основываясь на африканских мифах. Сначала над ним смеялись. Но когда он начал выступать с лекциями, которые собирали десятки, а затем и сотни слушателей, ученые мужи возмутились. И предали его анафеме. Вспомнили, что свою карьеру медика он в молодости оборвал внезапным исчезновением в африканских дебрях, откуда явился спустя пять лет настоящим «дикарем».
«Если всякие свихнувшиеся медики начнут манипулировать космогоническими терминами, мир свихнется окончательно!» – эта фраза директора Департамента науки стала сигналом к обостренному вниманию к личности Алекса Томпсона, профессора медицины, любителя в области историко-археологических изысканий. Последствия не заставили себя ждать. Сначала профессор лишился работы и возможности публикаций. Затем ему пришлось съехать в крохотную квартирку на окраине города. А потом и вовсе поменять место жительства. Постепенно Алекс опускался все ниже, пока не уткнулся подбородком в грязную стойку захудалого бара. После попытки суицида он и оказался в этой клинике. Здесь в него вцепились крепко…
– Подними-ка язык, профессор! – скомандовала толстая медсестра.
Здесь звание звучало как прозвище, не более.
Когда она, наконец, ушла, неплотно прикрыв за собой дверь комнаты свиданий, Алекс резко схватил Дэвида за рубашку и с силой притянул к себе.
– Слушай меня внимательно, – в чрезвычайном возбуждении прошептал он, хотя таблетка должна была бы пройтись по его взъерошенным нервам как равняющий чугун утюга. – Я знаю один секрет. Главный секрет Африки. И я должен передать его тебе.
Дэвид тяжело вздохнул. Отца преследовали призраки…
– Папа, никаких секретов, тебе нужно успокоиться. Хочешь, я позову доктора?
Только что взбудораженный взгляд тут же потух, отец стал похож на обычного больного с затравленными беспокойными глазами.
– Нет, не надо доктора. Хорошо, хорошо. Никаких секретов нет. Не беспокойся.
Дэвид встал, показывая, что спешит.
– Тебе что-то нужно, папа? Меня не будет два месяца. Или три…
Алекс обиженно мотнул головой.
– Тогда давай прощаться…
– Ты помнишь маму? – неожиданно спросил старик, когда сын обнял его.
– Конечно, помню. Я всегда ношу ее фотографию в портмоне, – Дэвиду было жалко своего дряхлеющего отца, но что он мог поделать?
– Тогда ты должен выполнить мою просьбу ради памяти о ней. Возьми мои дневники, – Алекс сейчас и вправду выглядел как умалишенный, – и не забудь спросить меня: что значат рисунки…
Дэвид напрягся. Он читал все рецензии и отзывы на лекции отца. Алекс Томпсон слыл шарлатаном. Но, возможно, он был просто фантазером…
– Ладно, забудь, – больной почувствовал настроение Дэвида и отвернулся к стене. – А теперь иди.
Когда Дэвид уже переступал порог комнаты, Алекс крикнул ему в спину:
– Мои дневники! Прочти их. Они хранятся в семейном сейфе!
Эти дневники – три толстые тетради, исписанные мелким стремительным почерком отца, лежали сейчас в рюкзаке Дэвида. Он начал пролистывать их в самолете и увлекся чтением, будто приключенческим романом с сильной нотой мелодраматизма.
Как же жаль, что он был так глуп и не расспросил отца раньше… Но ничего…