Когда-то Аббас Кули влюбился в Шагаретт безумно, страстно. Но невеста, жена, женщина друга священна и неприкосновенна на Востоке. Ревность здесь переходит в преданность.
Когда Шагаретт и Алексей Иванович поженились, он попрощался с ними и похоронил свое любовное томление в глубине души. Ради друга!
Но теперь он видел, что счастье Алексея Ивановича висит на волоске. С тревогой он обнаружил, что виноваты не только злые силы вроде мюршида или вождя джемшидов. В поведении прекрасной джемшидки что-то ему не нравилось. Любовь к бывшей рабыне, которую он когда-то спас от неволи и которую он по-прежнему любил, ибо он не знал другой такой красавицы, не прошла, а, наоборот, "разгоралась пламенем в костре из колючки". Но она была женой друга, и... Словом, Шагаретт и не подозревала, какие страсти бушуют в сердце Аббаса: мечта его любви - святая пророчица, жена лучшего друга!
Всячески предостерегал Аббас Кули Мансурова:
- Старый Джемшид притворяется. Джемшид притворно согласился на договор. Вождь подносит дары дружбы, достойные царей, призывает в заступники священный Коран, а на самом деле залатал заплатами хитроумную хирку заговора. Алеша-ага, у тебя глаза видят далекий Памир и не видят собственных ресниц. Не верю, что старый Джемшид не знал, кто такой на самом деле Абдул-ар-Раззак. Мюршид купил его. Вождь знал про немцев, мюршид тянул его на войну против русских. Вождь готов был бросить своих всадников на советские аулы и кишлаки. Ждал только команды мюршида. Не поверю, чтобы вождь не видел. Полный коварства старый Джемшид знал, что у здешних аллемани мюршид главный баламут, и слушался его. А потом приехали вы, Алеша-ага. Мир повернулся на оси. Вождь услышал, что ось заскрипела, как на старой арбе, и поспешил всех немцев прикончить. Старый Джемшид знал, что мюршид, который продал его дочь в рабство, сам аллемани, рыжая собака, и закрыл глаза ладонью. А когда дело немцев протухло, зарубил мюршида. А теперь Джемшид опять хитрит, хочет замести следы. Госпожа Шагаретт - приманка. Берегитесь, Алексей-ага.
С шумом, возгласами ввалился старый Джемшид в башню. С любопытством на него глядел комбриг. Никаких признаков неудовольствия или раздражения он не заметил. Если пуштун, начальник уезда, и выполнил свое намерение отобрать оружие у кочевников при входе, то, видимо, проделал все с достаточным тактом и любезностью. Ни великолепной старинной сабли, ни маузеров на вожде не было. Бледноликий визирь - тот всегда ходил без оружия. Остальные джемшиды - шофер и усатые телохранители, очевидно, остались внизу, около автомобиля.
Великий вождь не спешил. Он ждал своих всадников не раньше вечера следующего дня.
Старый Джемшид ликовал:
- Больше нет аллемани в степи. Все сделано, как ты хотел, дорогой зятек. Ты знаешь, почему мы опоздали? О! Ты и на самом деле не знаешь? Мы охотились.
- Охотились? На кого? - встрепенулся Мансуров. Он думал совсем о другом, и его мало интересовали развлечения вождя.
- Двуногая дичь! - басисто хохотнул старый Джемшид. - В куланьем логе - мы заблудились и дали крюку - вспугнули двоих. Они ехали, таясь от людей, на заход солнца. Мой шофер погудел им, а они стегнули коней и поскакали. Дураки! Разве можно ускакать от пули великого вождя джемшидов! Мы долго гонялись за ними - им помогали холмы и рытвины, но глаз мой остер, а сердце верблюда не бьется, не трясется.
- Пули великого охотника настигли жалких трусов, - пискнул с торжеством бледноликий визирь. - Оба лежат там...
- Жаль коней. Кони у них были хорошие.
- Кто они такие? - спросил Мансуров. - Почему надо было в них стрелять?
Его возмутило не то, что старый Джемшид стрелял и застрелил кого-то. Его поражала полная бесчувственность, равнодушие тона, каким говорил вождь об убитых.
- Они - аллемани, немцы. Они прятались в норах. Они спасали свои души, когда узнали про приказ хватать всех немцев.
- Все немцы в высоком государстве задержаны и... - заговорил начальник уезда, но поперхнулся. - И те, кто не сопротивлялся, отправлены в тюрьму. А те, кто не хотел сдаться... - он сидя поклонился и развел руками.
Напыжившийся, самодовольный восседал вождь. Он словно говорил: "Вот сделал приятное тебе, комбриг, и твоим русским".
Вбежал крайне возбужденный Аббас Кули.
- Ля фэта идя Али! Нет юноши, подобного Али! Ля сейфа иля Зульфикар! Нет меча, подобного Зульфикару! Господин Алеша-ага, одного привезли! Раненый, окровавленный.
- Кого привезли? - важно спросил старый Джемшид.
- Привезли пастухи того, в кого вы, господин вождь, изволили стрелять.
- Аллемани?
- Да, он еще живой, хоть и тяжелый.
По узким, тесным лестницам и переходам Мансуров и все остальные спустились во двор. На каменных плитах лежал ворох грязных лохмотьев в темных пятнах запекшейся крови.
- Дайте свету! - приказал Мансуров. - Сбегайте спросите госпожу Шагаретт, в какой комнате поместить раненого. И пусть Алиев принесет из машины аптечку.
Раненый тихо стонал, пока его на чапане осторожно переносили в помещение в нижнем этаже башни. Мансуров сам занялся перевязкой. Рана была тяжелая - пуля вошла в спину и, очевидно, пробила легкое.
- Крейзе? - пробормотал Мансуров. - Вездесущий Гельмут фон Крейзе.
- Мы с вами... дороги перекрещиваются... Опять вы.
- Вам надо лежать... Разговаривать будете потом.
- Теперь уж все одно. Проклятый, стреляет хорошо... На таком расстоянии... убил... Капитан убит?
- Какой капитан?
- Капитан Вольф. Подложите мне подушку... Трудно говорить. Ого, электричество! Каа'ла шейха. Где мюршид Абдул-ар-Раззак? Убит. О, все убиты. В Меймене пуштуны выставляли наших шеренгой... Отрубали головы в порядке очереди... без всякой пощады. Рубили, как кочаны. Время. Время перемен... Узнали о наших неудачах на Волге. Не понимают, что временно, и давай рубить. Подлецы! - Слова вырывались у него с хрипом. Глаза мутнели, отсветы факела в них окончательно померкли. Он снова захрипел: - Стоял на пороге... Помните? Великая Германия... говорил я вам. Не верили... До Китая! Не верили. Я вас должен был убить. Пожалел. Поддался чувствам. Рассказал обо всем. Вы меня выручили, спасли. Поддался я тогда. Предки меченосцы заговорили во мне. Честь! Благородство! Все чепуха. А теперь пуля в легком. Все пошло прахом... - Он раскрыл вдруг глаза. Интерес зажегся во взгляде. - Прекрасная кочевница... Проявляете милосердие, прекрасная дама... За зло дарите добро! Как это похоже на женщин! Меня продырявил ее папаша, а она мне чинит ребра... Сколько зла я тебе причинил, тебе и твоему сыну, прекрасная дама, а ты...
Он кривил губы. На них выступала окрашенная кровью пена. И Шагаретт брезгливо вытирала ее платком. Она наклонилась к Крейзе:
- Ты бредишь, немец. Ты болтаешь. Засни! - Слово "засни" она произнесла с яростью, вскочила и, схватив за руки Мансурова, зашептала: Умирать змея выползает на дорогу... Змею нельзя лечить, змее отрубают голову. Отомсти ему за меня, за сына. Он прав - больше всех он причинил мне горя... И... тебе.
Крейзе услышал. Он приподнялся на локтях, выкрикнул:
- Эриния! Ты права. Таких, как Крейзе, не щадят... - Он упал на одеяло и пробормотал: - Поход Бонапарта... Наполеон... Разве все кончено?
- Конечно! Все для вас, аллемани, кончено. Аллемани - падаль.
Вдруг Шагаретт пнула ногой затихшего Крейзе, прежде чем Мансуров успел оттащить ее, вырвалась из его рук и выбежала.
Раненый тяжело дышал, но больше не открывал глаз. Многое надо было бы у него узнать, но Мансуров пошел по лесенкам и переходам в михманхану. Он осмотрел все, что нашли при Крейзе. В маленькой, крохотной записной книжке имелись записи - цифры и отдельные буквы готического алфавита. Личный шифр полковника Крейзе. Такие шифры разбирать труднее всего, и требуется очень много времени, чтобы его расшифровать.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Притеснение обращается в путы для
притеснителя в обоих мирах.
Ш а м с э д д и н
Я не заслужил ада и недостоин рая.
Бог знает, на чем ты замешал мою глину.
Я подобен неверующему нищему и