Толстые, до синевы выбритые щеки, выпуклые бараньи глаза, щегольские усики, аккуратные, песочного цвета пахлевийки, длинные сюртуки, узкие брюки дудочкой - оба чиновника походили на близнецов. И даже голосами похожие до смешного, они всегда ходили вместе, неразлучно. Их справедливо подозревали в трусости, если можно применить такое слово к административным чинам. В Гюмиштепе они требовали, чтобы их именовали "попечитель государства" и "обозреватель чудес". Оба они пыжились от важности и оба откровенно трусили. Но нельзя не трусить в стане воинственных кочевников, особенно в дни мести и войны.
И "попечитель государства" и "обозреватель чудес" попали в Гюмиштепе отнюдь не по своей воле. Их притащил сюда чуть не силком, привез в составе своей торговой миссии британский консул Хамбер, чтобы они поторопились договориться о поставках кое-каких товаров.
В стане иомудских племен царил хаос. Вожди растерялись.
В Гурганской степи происходили междоусобицы, приведшие к гибели тысячи людей. В Гюмиштепе царили хаос, злоба, ужас.
Хамбер привез с собой "попечителя государства" и "обозревателя чудес" вести мирные переговоры, но никто им уже не верил.
Овез Хан в бессильной злобе обманутого держался с приехавшими грубо. Он не поддавался никаким уговорам и посулам. Овез Хан откровенно заявил, что он ждет удобного момента, чтобы предать самой жестокой казни и "попечителя государства" и "обозревателя чудес": "Мы еще полюбуемся, как под нашими плетями эти жирные собаки будут бегать вокруг врытых в землю столбов и наматывать свои кишки на них".
С серо-зелеными физиономиями "попечитель государства" и "обозреватель чудес", заикаясь, шептались с консулом и потеряли даже способность интриговать, зачем, собственно говоря, они и приехали в степь.
Но не утратил способности заниматься всякими комбинациями и заговорами консул Хамбер. Он не терял спокойствия и выдержки. Он распоряжался полновесным кошельком. Он мог в любой момент дать знак, и с гор спустились бы караваны с оружием и амуницией. Наконец, он чувствовал себя в полной безопасности.
И консул наматывал кишки интриг. После трех или четырех аудиенций у Овез Хана его бледная лысина приобрела розовый оттенок. Упрямство, жестокость хана грозили создать невероятные и притом ненужные осложнения. Все планы срывались. Удачная, на первый взгляд, попытка дать острастку племенам угрозой силы повернулась оборотной стороной. Местью.
Ни на какие уступки не шел Овез Хан. Он грозился поднять знамя войны.
Достойный был вождь Овез Хан. Все иомуды пошли ради мести за ним. Смелый, прямой, Овез Хан имел одну слабость - жадность. И на этой слабой струнке сыграл консул и сопровождавшие его чиновники. Случай помог им. Овез Хан вздумал показать им на совете яшулли - стариков - красавицу джемшидку.
- Собаки, наши враги, позволили своим вонючим ртом изрыгнуть: "Овез Хан дряхлый, Овез Хан немощный старец. Овез Хану пора под могильную плиту". Вот, смотрите! Сегодня Овез Хан докажет всем, что он полон сил и мужества. Сегодня Овез Хан играет свадьбу. Овез Хан стар, но полон сил и ночью войдет к красавице джемшидке, прекрасной девственнице. Вот она, смотрите на нее. Она молода, налита кровью и здоровьем. Она девственна и понесет сегодня от меня. И клянусь - я еще увижу, как зачатый сегодня ночью сын мой отрубит моим недругам головы и бросит их к моим ногам, ногам могущественного хана - вашего вождя Овез Хана. Так будет!
Мгновенно консул решил: "Красива, как богиня! Обижена, оскорблена! Горит местью. Трепещет перед угрозой потери чести и жизни! Яростная, страстная натура! Античная Эриния! Перст судьбы!"
План консула Хамбера может показаться даже наивным. Зачем понадобилось ему давать совет старому Джемшиду продать дочь в неволю, когда было проще простого удалить ее из кочевья другим, более простым способом, к примеру говоря, отправить ее к родственникам в горы верст за двести - триста и держать там, пока она не одумается.
Всю сложную комбинацию консул Хамбер придумал еще в Баге Багу, едва услышал историю Шагаретт из уст обиженного дерзостью дочери отца.
Хамбер вспомнил об Овез Хане, с которым никак не мог найти общий язык. Овез Хан держался в своей Гурганской степи слишком задиристо, независимо. Не слушался советов. Держался порой нагло.
В голове Хамбера постепенно созревал план далеко идущей комбинации. Он присматривался к более покладистым вождям иомудов, но не терял надежды склонить и самого Овез Хана к дружбе и согласию.
А тут-то и появилась мысль воспользоваться семейным конфликтом между старым Джемшидом и его строптивой дочкой.
Среди многих качеств Овез Хана, не слишком приятных, было и еще одно - чрезмерное женолюбие. Шагаретт красива. Он, Хамбер, дарит хану прелестную рабыню, и в уплату за это Овез Хан делается более сговорчивым и послушным.
Все выглядит примитивно, нечистоплотно, но... вполне реально.
От своей идеи консул был в восторге. Неизвестно, откуда он узнал, что невольница не так уж дика и темна, откуда он смог получить сведения, но это делало честь его талантам резидента и разветвленности сети соглядатаев в Хорасане, ловкости его связистов. За два дня он узнал всю подноготную. А когда ему сообщили, что джемшидка одно время училась во французском иезуитском колледже в Тегеране, он пришел в восторг.
Надо отдать справедливость Хамберу - он знал психологию восточной женщины-кочевницы. Он понимал - золото не поможет. Осыпь прекрасную джемшидку золотыми ашрафи, толку он не добьется. Надо играть на женском самолюбии, на чувстве девичьей чести, гордости.
Чего стоило Хамберу устроить разговор с джемшидкой, можно только представить. Несомненно одно - золото он расшвыривал направо и налево.
И все же Хамбер страшно рисковал. Гюмиштепинцы, даже самые жадные, непреклонно фанатичны, когда дело касается их женщин. Хамбер мог потерять свою голову в прямом смысле слова и тогда, когда он подкупал служанок гарема Овез Хана, и тогда, когда в сырую, дождливую ночь, проклиная тяжесть золота в кошельке, он месил под лай собак глину между юртами и дувалами, и тогда, когда свирепый, но любивший более всего на свете червонцы охранник в огромной папахе подсаживал его, помогая перебраться через какие-то больно впившиеся колючками в руки и ляжки хворостяные ограды, и тогда, когда уже подтолкнутый к мокрой, пахнувшей глиной стенке, ингриз тихим шепотом говорил на ломаном персидском кому-то сквозь толстую, грубую материю полога. Он не слышал ничего в ответ. По ту сторону полога стояла тишина. Лишь цикады оглушительно звенели, и под их звон Хамбер шептал в пространство, не зная, есть ли там в помещении кто-нибудь и доходят ли его слова до ушей кочевницы, или, быть может, слушает его совсем другой?
Он уже проклинал свою затею. Он не имел права подвергать себя таким опасностям.
Хорош он будет, если его поймают в самых недрах эндеруна - святая святых восточной семьи - семье самого хана. Что он скажет, если его сразу не прикончат на месте? Но он сам не мог понять, почему он пошел на безумную авантюру. Необыкновенная наружность джемшидки, гипнотический, обжигающий ее взгляд, бархатный грудной голос, нежные тонкие руки, обнажившиеся из-под длинных рукавов. Случилось удивительное тогда в ханской юрте. Холодный, расчетливый ингриз поддался чарам прелестной дикарки. Он возымел внезапные, самые фантастические планы, он горел весь, он забыл, где он, что он. Он не знал, что он не первый из тех, кого джемшидка одним взглядом подавляла, сокрушала, превращала в покорного раба. Он не знал, что никто не мог противиться ее обаянию. И не то чтобы девушка вызывала какие-то приступы страсти в тех, кто ее видел, не то чтобы мужчины сразу жаждали обладать ею. Тут все обстояло гораздо сложнее.
Каждый, увидевший девушку, каждый, испытавший силу и очарование ее взгляда, мгновенно становился ее рабом и рыцарем. Так было в родном племени, так было в иезуитском колледже, где преподаватели теряли голову и терялись перед своей тогда еще совсем юной ученицей. Так было и тогда, когда ее похитили во время аламана. Калтаманы и бардефуруши, встретившись глазами с ее взглядом, сразу же забывали все на свете и превращались из разбойников, работорговцев, насильников-торгашей в покорнейших, почтительнейших слуг, оберегавших неприкосновенность девушки, готовых выполнить малейшую ее прихоть. Так случилось, когда со всем возможным комфортом ее доставили как чудо красоты, как розу Востока, звезду вечернего неба ко двору Овез Хана. Пораженный, ошеломленный, подавленный, этот свирепый, жестокий вождь, считавший насилие единственной формой любви, вдруг забыл все и превратился в робкого поклонника девушки, девчонки из какого-то ничтожного племени, о котором он ничего не знал, кроме того, что оно малочисленное и нищее. И Овез Хан, во изменение всех своих привычек, вопреки всем своим, поистине зверским инстинктам, не кинулся на свою жертву в первый же день, когда она появилась у него, не овладел ею силой, а ежедневно испрашивал позволения навестить ее, бросить к ее подолу свое могущество и богатство и, как робкий влюбленный, подносил ей розы. Он поразил приближенных, вызвал недоумение, и все были уверены, что долго это не продлится и судьба девушки решена.