Происходило все непонятно, странно. Никто их не остановил среди юрт Дженнета. Никто их ни о чем не спросил, когда они переезжали через навозный вал, окружающий дымной стеной рай Дженнет, никто не окликнул ни с одной из высившихся в небесах черных эйфелеподобных башен. Они скакали по глинистой равнине, спускались в глубокие высохшие каналы-овраги, взбирались на насыпи, пробирались через камыши высотой с двух всадников, через колючие кусты джиды и гребенщика. Они ехали быстро; скоро замерцала гладь воды, и Великий анжинир понял, что кони зашлепали по мелководью Гассанкулийского залива.
Но он не стал бы торопить коня, не ехал бы Великий анжинир так быстро, если бы еще в ауле Дженнет не разглядел при мерцании звезд среди сопровождавших его всадников две закутанные с ног до головы женские фигуры. Звезды древней равнины Гургана необыкновенно ярки после полуночи и мерцают нежно-голубым сильным светом, таким сильным, что от него по белесой, пышущей дневным зноем степи ложились движущиеся тени всадников и... всадниц.
Но не столько Великий анжинир думал сейчас о звездах в тверди небес, которые помогали твердому и упорному пограничнику Ивану Прохоренко вести отряд точно на север к комендантской заставе, а о нестерпимо ярких, ослепительных звездах, горевших в глазах одной из спасенных рабынь, думал сейчас Мансуров.
Шагаретт так намучилась, так напереживалась, так безумно устала от всех ужасных событий последних дней, что даже ее, железную, закаленную в кочевьях и странствиях дочь воинственного племени, несмотря на опасности и страхи, сморил сон. И весь путь от аула Дженнет до Гассанкули - а он не близкий - она проспала и, может быть, давно уж свалилась бы с коня, если бы не чья-то твердая рука, поддерживавшая ее в седле.
- Кто осмелился касаться меня рукой и не дать мне упасть, не знаю, проснувшись, лукаво проговорила она. - Хотелось бы мне знать! Мы, джемшидки, смываем такое обхождение, равное оскорблению, кровью.
Но ее воинственная реплика никак не соответствовала истинным ее мыслям, потому что она сделала такие лукавые глазки Великому анжиниру, какие предписывались знаменитой "Гульсун-намэ" - книгой-кодексом поведения персидской красавицы в обществе мужчин, которым она старается понравиться.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Строят ханскую крепость из черепов.
Глохнут от причитаний сирот и вдов.
М а х т у м к у л и Ф р а г и
Всю жизнь избирал окольные пути и
закоулки и, не брезгуя ничем, наполнял
себе кошелек.
К е м и н е
"Вы львом пришли или лисой?" Испокон веков ханы кочевников встречали всех забредших в их степь таким вопросом. Они были себе на уме, эти воинственные, но слабые ханы. В их повадках всегда было много лисьего. И Николай Николаевич был больше лисой, нежели львом.
"У меня, прирожденного дипломата, львиные повадки, которые приходится прятать под лисьей маской", - рисовался он перед студентами. Но девушки-студентки, которых он одаривал своей благосклонностью, говорили другое: характер педанта, рассуждения аптекаря, мораль евнуха, слеплен из мыльной грязной пены.
Почему Николай Николаевич выпустил Великого анжинира да еще отдал ему безвозмездно рабынь? Ведь Анжинир твердо стоял на своем. Отчаянное положение джемшидки, угроза ее жизни, надвинувшаяся на него самого опасность не заставили Алексея Ивановича поколебаться. Ни на одну секунду он даже в мыслях не поддавался на скользкие, хитроумные предложения хана. Он исключил сделку категорически, бескомпромиссно, хотя ропот толпы весь день и весь вечер служил как бы грозным аккомпанементом их разговору в белой юрте, напоминанием, что в ауле Дженнет Николай Николаевич всесилен и может поступить как ему заблагорассудится.
И все же Николай Николаевич отпустил рабынь. Из гуманных соображений? Из симпатий к своему ученику? Из благородных чувств? Из жалости к юной девушке?
Нет, конечно.
В минуту откровенности Гардамлы говорил: "То, что мы зовем великими идеалами, чаще всего - черепки старых, отживших истин".
Он, ученый этнограф, мог бы понять: идеалов у него давно не осталось. Юношей, почти мальчиком его вырвали из племени полудиких кочевников и окунули в казарменную обстановку кадетского корпуса. Снаружи его обтесали, слегка отполировали. Но даже став профессором, он остался иомудским кочевником, полудикарем со всеми привычками и взглядами степняка.
Все, в том числе и его русская, из захудалых княжон жена, брезговали открыто его грязными ногтями, нечищеными зубами, сальными космами плохо подстриженных волос. Но если он примечал смазливую студентку, его бородка а-ля Анри катр начинала источать запахи "Лориган Коти", толстые щеки оказывались выбритыми до бархатистости, на нос водружалось пенсне в золотой оправе.
Ради того, чтобы достать новую сорочку, он готов был на брюхе ползти до Мекки, а чтобы заполучить новые английские ботинки, согласился бы самую нежную свою возлюбленную толкнуть в объятия заведующего магазином.
Как-то после долгого периода скудости и разрухи в Ташкенте появилась тахинная халва. Бессовестно он заставлял свою родную дочь ходить десяток раз к каким-то липким, сомнительным типам, кокетничать и выпросить кило этой злосчастной халвы. А на лекциях по этногенезу туркмен он метал громы и молнии, провозглашая право отца убить родную дочь, потерявшую невинность.
Приятная, привлекательная наружность обеспечивала ему успех. Вкрадчивый, ласковый разговор, бархатный взгляд, вкрадчивые жесты помогали преодолевать любые препятствия. "Надо беречь жизненную энергию", - вечно посмеивался он и доводил девушек до отчаяния. Он растлевал их морально и физически, не переступая грани, потому что боялся очевидных последствий. А что скажет жена из бывших княжон? А как поведут себя взрослые дочери, весьма энергичные и самостоятельные особы? А что скажет студенческая общественность? Ему очень не хотелось привлекать излишнее внимание к своей особе. И на это у него имелось достаточно оснований.
Но оправдания были ни к чему. Нерешительность, осторожность, предусмотрительность, граничащие с трусостью, основательно сидели в самом существе его натуры и служили критерием всего его жизненного поведения. "Мы все имеем свои маленькие слабости, говорил некий француз, когда варил голову своей бабушки в муравленом горшке", - острил он, не особенно вникая в смысл не слишком остроумной поговорки. Но он берег свою жизненную энергию всегда и всюду.
Берег он жизненную свою энергию и в раеподобном ауле Дженнет, перед лицом крупнейших событий. Не выпуская из объятий свою новую прелестную супругу, в душе оставаясь евнухом, в политике он метался в кольце противоречий и неопределенностей.
Его странный поступок - отдать советским властям джемшидку, совершившую ужасное преступление, имел, конечно, глубокие обоснования. Не допустить свершиться кровавой мести, значит, по крайней мере, вызвать озлобление, а еще вероятнее - мятеж многотысячных племен древней страны Гурган. Месть - утоление жажды!
Отпуская девушку-убийцу на свободу, Николай Николаевич, казалось, подрывал всякое уважение к себе. Завтра кочевники узнают, что их хан отдал девушку, а на пост хана всего Гургана он, несомненно, претендовал и имел право претендовать, после того как его главный соперник пал от ножа.
Но политика евнуха далеко не всегда бессильная политика. Чаще всего это тончайшее сплетение хитроумных замыслов. Николай Николаевич чувствовал себя неспокойно. Но завтра он разъяснит разъяренным иомудам: "Зловредные большевики подослали к нашему великому хану убийцу в образе райской гурии. Более того, большевики похитили злодейку, увезли к себе в Гассанкули и не позволили свершиться мести".
Кочевник-профессор, знаток восточной психологии, Николай Николаевич понимал, что на Востоке месть может поднять целые племена. Николаю Николаевичу нужен был повод подогреть вражду и ненависть.
Дела в Астрабадской провинции Персии, населенной кочевыми племенами, шли неважно. Персидские войска наносили воинственным иомудам поражение за поражением. Племенные вожаки растерялись. Консул Хамбер поддерживал иомудов, снабжал их оружием, амуницией, заверял, что единственная их задача - подготовка к вторжению в Советскую Туркмению, поддержка похода Джунаида, который, получив амнистию от Первого Всетуркменского курултая, тем не менее собирал силы и готовился нанести удар Советам. Цель была ясна. И непрерывно прибывавшие из Мешхеда гонцы консула твердили: "Готовьтесь к войне с большевиками". И в то же время тайные агенты Хамбера руководили операциями персидской армии против кочевых племен Гургана, принимая решительные меры к подавлению малейшей их самостоятельности.