Выбрать главу

Боевой красный комбриг, сухой ученый-экономист, начальник экспедиции, Великий анжинир не знал за собой склонности к поэзии. Читал стихи Блока давным-давно. И вдруг такие строки…

Он постарался отвлечься, припомнить слова толстоликого арчина. Что он тогда проворчал? Кажется, он сказал что-то про… Ах, да, он остроумно проехался насчет Аббаса Кули: «У некоторых от взгляда женщины желчный пузырь лопается». Грубо, но здорово. Неужели пылкий, бешеный Аббас Кули снесет спокойно такое оскорбление?

— Товарищ начальник! А, товарищ начальник! Посмотрите.

Голос толстоликого вывел начальника экспедиции из задумчивости.

Спешившись, толстоликий приглашал заглянуть в темный зев колодца, вырытого некогда мастерами-кяризчи. Оказывается, пока начальник предавался статистико-романтическим размышлениям, все поднялись по склону отвала выброшенной из галереи кяриза красной глины и теперь стояли у самого отверстия.

— Они тут! — сказал, пришлепнув от удовольствия губами, толстоликий. — Наверно, живые. Смотрят оттуда. Молчат. Боятся.

Он подержал за узду коня, пока начальник слезал на землю.

— Не знаю. Руки-ноги не поломали бы. Как слезли? Высоко. Локтей двадцать.

Только что начальник вспоминал глаза. Теперь снизу эти глаза глядели на него… глаза, от которых рвется… нет, какая чепуха… сжимается сердце.

— Скорее! Давайте арканы! — закричал он, полный жалости. — Несчастные, там внизу забились от страха в нору. Помогите мне.

— Но там могут быть калтаманы! — протянул толстоликий. — Девчонки разве могли сами спуститься. Тут и дарбоз — канатоходец сорвался бы! Я видел в цирке, в Ашхабаде. Но там ловкачи, а тут слабые, нежные… Их туда сбросили, опустили на веревках… Спрятали. Калтаманами здесь заправлял сам Сеид Оразгельды, страшный Ораз. Он не захотел расстаться с добычей, спрятал в колодце. Они не сами сломали стенку в кладовке. Страшный Ораз сломал. Не иначе. Осторожней будьте.

И пока доставали аркан, обвязывали под мышками Аббаса Кули, неистово рвавшегося в колодец и упрямо повторявшего: «Спасти! Спасти!» толстоликий с явным недоверием и подозрительностью то засовывал голову в колодец, то вскакивал и озирался, стараясь разглядеть что-то в степи, все более заволакивавшейся плотной желтой мглой. Особенно привлекали внимание арчина точки, двигавшиеся у самого подножия хребта, едва различимого в поднявшихся горячих испарениях.

Все торопились. Лихорадочно связывали концы аркана. Узлы проверял сам начальник. Он решил спуститься в колодец сам, — в словах арчина о калтаманах было зерно истины, но Аббас Кули чуть ли не со слезами на глазах молил:

— Мой отец кяризчи, я сам копал кяризы. Я знаю, я знаю… Я сам полезу. Аркан не нужен… То есть нужен, чтобы их вытащить… Нет-нет! Чего бояться. Калтаманов там нет… На калтаманов у меня револьвер, у меня нож…

Так и нырнула в зев колодца горячая голова с растрепанными космами волос, с топорщащимися смоляными усами, с выпученными глазами и разинутым ртом, изрыгавшим дикие вопли:

— Не бойтесь! Вытащу их.

И он в самом деле их вытащил.

Пока он спускался под землю, начальник экспедиции не переставал удивляться. Глубина кяризного колодца превысила все предположения, а возня с подъемом на поверхность несчастных невольниц потребовала очень много времени. Правда, они заупрямились вначале и не желали подниматься.

— Они, — говорил Аббас Кули, — не верили мне, не верили, что мы друзья… Кричали, ругались, шипели дикими кошками. Прекрасные гурии дрались, пускали в ход кривые свои когти-бритвы. А красавица Шагаретт ножиком замахивалась. И где только она его нашла, отчаянная!

Бедняга Аббас Кули выбрался из колодца весь в ссадинах, царапинах и, болезненно охая, осторожно притрагивался пальцами к правому усу-жгуту — цел ли он.

— Видите ли, начальник, она — неземная красавица, госпожа бегим, такая недотрога. Осмелился я прикоснуться к ней, помогая привязать к божественной талии веревку… Ох, усы мне повыдернула. Злодейка! Ее спасают, а она драться!

Час поднимали на арканах пленниц из кяризной галереи. Когда прятались там, им понадобились минуты — их гнало отчаяние, — чтобы соскользнуть по отвесной стене головоломного колодца.

И даже на поверхности, под яркими лучами солнца, под синим небом Шагаретт долго не могла прийти в себя и понять, что ее и подругу извлекли на свет божий не бардефуруши-калтаманы, а подлинные друзья.

Пряча лицо под полой черного искабэ, девушка упрямо твердила:

— Я не рабыня! И она, подружка, не рабыня. Я дочь вождя могучего Джемшида, а он связывал меня — свободнорожденную — арканом. Он касался меня руками. Пусть побережется, презренный. Отец отомстит ему.