— Прими ислам, зятек! — Сказал это вождь совершенно серьезно. На удивленный взгляд Мансурова он ответил: — Не подобает отцу моего внука и наследника быть неверующим кяфиром. Не примешь мусульманства, не позволю даже приблизиться к мальчику. Мой мальчик!
— Вы сказали, что отпустите сына со мной.
— Нет!
Аббас Кули молча слушал разговор. Лицо его менялось ежеминутно. Выражение гнева и возмущения появилось на его физиономии, когда он услышал слова вождя. Аббас Кули, как и все контрабандисты, был суеверным.
Пораженный непоследовательностью вождя, Аббас Кули воздел очи так, что выкатились белки, и воскликнул:
— Не отличает он черного от белого! Кошки от пророка! О Хусейн! Мудрость для мужчины — мозг в кости! Таким произволом поражены звезды, а небеса дрожат!
Возгласы Аббаса Кули ничуть не смутили вождя. Он бубнил свое:
— Не позволю! Не отдам!
— Вы поймите, — говорил Мансуров, — после этой истории ни вашей дочери, ни моему сыну нельзя оставаться в кочевье. У мюршида есть друзья и сторонники. Положение крайне опасное. Я увезу их на время, пока все успокоится.
— Нет! Нет и нет!
У старца все перепуталось в голове: месть, боязнь, ненависть, уважение.
— Сегодняшнее кровавое развлечение для тебя, русский. Твой враг убит!
Вмешался Аббас Кули:
— Пуштун отомстил через сто лет, заявив: «Вот как быстро рассчитался со злодеем».
Не желая замечать издевки, вождь воскликнул:
— Хочешь, командир, прикажу и привезут мешок, много мешков твоих недругов, а? Мы разрушили жилища врагов Советов, разрушили до основания, сожгли. Подсчитаем головы. Видишь наше к тебе расположение? Прими ислам.
— Я уезжаю, господин вождь. И со мной уедет моя семья.
— И я с ним! И мы с ним! — вбежала Шагаретт в шатер. — Я пойду с ним, даже если мне придется пролезть сквозь игольное ушко. Он возвратил меня к жизни. Открылись глаза влюбленной. Он зажег свечу страсти в моем сердце. До сих пор за надеждой скрывалась смерть. Я была жертвой вероломства. Надежда победила!
Пока она говорила, мальчик с любопытством крался к ней. Его очень заинтересовала возбужденная речь матери, хотя он ничего и не понимал.
Мрачно заговорил вождь:
— Ты переступаешь грань дозволенного. Всякое уничтожение несчастий так же преходяще, как жизнь человека!
— Я уеду. Мне опостылело здесь все, отец.
— Ты не уедешь. И твой сын не уедет.
Решительно вмешался Мансуров. Он попросил Аббаса Кули передать распоряжение Алиеву заводить машину и обратился к вождю:
— Вы умный человек. Чему научится мальчик в кочевье? Что он подумает про своего деда? Сегодня вы в сердцах зарубили на его глазах человека, зарубили, поддавшись гневу и мести. Чему учите мальчика? Внук ваш будет отныне пасти овец и убивать людей? Разве я соглашусь, чтобы мой сын жил в степи, где волки стали пастухами стад, а воры — сторожами имущества людей? Вождь, вы сами знаете, что степь и пустыня не рай, не сказочные страны богатства «Тысячи и одной ночи». Страны эти — миллионы голодных крестьян и пастухов, миллионы кочевников в лохмотьях и с пустыми животами. Вождь, вы образованный человек, вы видели многие страны. Неужели вы хотите, чтобы из вашего внука вышел тиран? Пусть ваш внук вырастет в свободной стране среди свободных людей, пусть он вырастет человеком! И еще! Моя жена Шагаретт уезжает со мной.
— Не пущу!
— Нет таких ни человеческих, ни божеских законов, чтобы разлучать мужа с женой. Мать с сыном!
— Не согласен! Воспитанный матерью — шьет одежду. Воспитанный отцом и дедом — острит стрелы! Это что же? Осел ушел и веревку унес. Не выйдет!
— Отец, — молила Шагаретт, — не требуй внука. Оглянись вокруг. Гибельная пустыня. Города мертвых. Скорпионы! Нищие! Безумные паломники. Тупицы, перебирающие четки, возомнили себя учеными. Черепа на пыльных тропинках. Шакалы воют по ночам! В логовах сидят курители опиума. Красные глаза жадны и безжалостны. Пасти разинуты. Желтые зубы нищих ощерены. И такое будущее ты сулишь своему внуку…
Раскачиваясь на подушках, зажав уши, вождь не хотел слушать и твердил:
— Не отдам! Из джейрана конь не вырастет!
Он впал в ярость. Вождь не остановился перед угрозами. Он все время держал на коленях английскую полуавтоматическую винтовку и то заряжал ее, то извлекал из нее магазин с патронами. Лицо прекрасной джемшидки побелело от ярости. Она хотела говорить, но вождь был так многословен, что не оставлял и мгновения, чтобы можно было вставить хоть словечко.