Трудно было узнать в этом оливково-загорелом усаче с кустистыми бровями круглощекого подростка из Нураты. Надо было напрячь память, вернуться мысленно в прошлое, в огневые годы гражданской войны. И сколько было тогда пылающих дымным пламенем скирдов хлеба на плоских крышах, сколько скачущих в облаках пыли и песка конников, сколько стонущих, скрипящих зубами, окровавленных, сжимающих слабеющими пальцами края рубленых страшных ран! Сквозь красную пелену — тогда комбригу тоже рассекли лицо — виделся, как сейчас, корчащийся в пыли красавец боец, так похожий на Аббаса Кули. Усы его были в крови и пене — больно, тяжело умирал боец.
«Брат мой был Джаффар — красноармеец. За него, за то, что Джаффар пошел добровольцем, Абдукагар-курбаши поклялся истребить самое семя нашего рода нуратинских кяризчи. Мой отец, кяризчи в Нурате, и сейчас копает, благословляя Алексея-ага, вырвавшего из лап смерти моего отца, мою мать, моих братцев.
Увы, нет уже лишь брата моего Джаффара. И своим мечом ты, Алексей-ага, спас от позора моих сестер, порубил головы проклятым насильникам, убийцам. Алексей-ага, начальник, ты спаситель моего семейства!» — И он с жаром принимался вновь и вновь ловить руки комбрига. — «А рук лизать нечего. Ты в рабском состоянии, что ли, друг? Ну и вымахал ты! Косая сажень в плечах!» — «А мы в зурхане в Мешхеде чемпион», — наивно похвастался, весь сияя, Аббас Кули и давай подкручивать и раскручивать жгуты усов.
Трудно сказать, что привело Аббаса Кули из далекой бухарской Нураты в пограничную полосу, что побудило изменить полезному и доходному занятию и взяться за контрабанду. Так или иначе он попался. Выйдя из заключения, Аббас решил «быть честным». «Так приказала мне мать. Она сказала: „Нуратинцы пророком имеют Ису, а Иса запретил людям воровать и мошенничать“. Мама закрыла лицо платком и отвела меня к кипящему источнику пророка Исы, что в Нурате, заставила меня, непутевого, броситься в воду — бр-р, холодная там вода, ледяная, — нырнуть и коснуться лбом камня, что под водой, и поклясться. И я дал клятву: „Вором не буду! Чужого не возьму! Умереть мне молодым“».
Приняв материнское благословение, Аббас Кули возвратился в Ашхабад.
Легко дать клятву, но не легко ее выполнить. Одного желания мало. Принять в экспедицию, работающую на государственной границе, раскаявшегося контрабандиста, да еще отбывшего срок, представляло немало сложностей.
Аббас Кули все удивлялся: «Я же дал клятву на камне Исы».
Надо было его понять, поверить ему. Алексей Иванович поверил. Он знал, что значит заслужить признательность восточного человека, и он не ошибся — обрел верного помощника и друга. «Никто не хотел со мной разговаривать. Никто не желал на меня смотреть — говорили: „Ты вор, ты сидел в тюрьме“. Вы меня взяли, доверились мне. Целую подол ваш, начальник. Вы мой отец и брат».
Все это выглядело напыщенно, трескуче, чрезмерно возвышенно, не по-деловому. Но Алексей Иванович знал Восток. Возвращаясь из Ташкента, он не поленился побывать в Нурате. Он пошел домой к Аббасу Кули. Он подержал в своих ладонях руки почти ослепшего, скрюченного ревматизмом старого мастера-кяризчи, пожелал ему долгих лет жизни. И совсем не затем, чтобы вызвать на благодарность, — он терпеть не мог благодарностей, поговорил о воде, таящейся в недрах гор и столь необходимой иссушенным солнцем пустынным полям. Поговорили они и о знаменитом кзыларватском кяризе длиной в двадцать верст, который мастер когда-то в молодости копал двадцать лет и все-таки нашел и вывел воду. О многом вспомнили и почти не вспоминали славные и горестные события гражданской войны… Они говорили о воде и жизни.
Поговорил Алексей Иванович и со сравнительно молодой, полной еще сил матушкой Аббаса Кули — женщиной из воинственного рода прикызылкумских нуратинцев, узнал горькую историю ее замужества. Ее выдали за немолодого чужеземца из Ирана, но брак оказался счастливым. «Только вот с сыновьями не повезло. Из трех сыновей остался один — такой славный, такой живой, черноусый Аббас. Беспокойный бродяжка, но хороший. Отчаянный забияка, но сердце у него невинной девушки».
Увидел Алексей Иванович, что в доме старого кяризного мастера пусто, что котел стоит перевернутый вверх дном рядом с холодным очагом, что на дастархане ничего, кроме ячменной лепешки и двух-трех кусочков сахара, нет. По приезде в Ашхабад на базу экспедиции он дал Аббасу Кули зарплату вперед за месяц. Тот реагировал пылко, снова кинулся целовать Алексею Ивановичу руки, пролил слезу, вознес хвалу и немедленно отнес все деньги до последнего рубля на почту — сделал перевод в Нурату.