* * *
Ах, подружка, ведь ради него я отвергла
все приличья, последний стыд потеряла,
Опозорила имя свое!.. И что же?
Стал он вдруг ненужным, совсем чужим.
* * *
Хоть в грязи и пыли, горделив этот слон,
и, хоть ест лишь овощи да листву,
Так могуч, так громаден он, что под силу
лишь ему барабаны свои нести.[13]
* * *
«Эй, шагай живей! Будешь мне рабыней!
Что ты еле плетешься? Чему смеешься?..»
А она в ответ: «Подожди, разбойник,
храбрый муж мой догонит — тогда узнаешь!»
* * *
Ах, куда б я ни бросила взор, лишь тебя
вижу ясно — так ясно, как на картине,
Будто вправду украшен весь край земли
бесконечной чредою твоих подобий!
* * *
Вот пчелой ужаленная обезьяна
скачет в чаще, хрипло крича: «кхо-кха!»
Ухватилась за ветку, ягоду видит,
но не рвет — боится, что это пчела.
* * *
Ах, когда его нет, даже праздник Мадана,[14]
гул толпы, барабаны, песни весенние,
Бурный праздник, когда с кем попало любятся,
для меня похож на пожар и бедствие.
* * *
Глянь-ка, тетушка: вот наш сосед вернулся,
на чужбине дел своих не закончив,
И над ним, невезучим, пора дождей
будто громко цветами кутаджи смеется.
* * *
Ах, свекровь! Еще почки на дереве манговом
не раскрылись, не веют ветры малайские,
А уж сердце мое, тревогой пронзенное,
говорит, что пора весенняя близится.
* * *
Разве станут над рощею виться пчелы,
если ветки манго не расцвели?
Разве можно увидеть хоть струйку дыма,
если нет нигде хоть искры огня?
* * *
Для дружка слаще всех украшений девичьих
две приманки: одна — это косы тугие,
Если крепко ухвачены им, а вторая —
губы влажные, пахнущие вином.
* * *
Погляди-ка на улочки эти, путник,
где с трудом встают, вздыхают, зевают,
Где поют и плачут, шатаются, падают…
Что за прок был идти в этот край чужой?
* * *
Видя пылкость влюбленной юной четы —
их движенья различные, сложные позы,
Даже лампа, любуясь на них, позабыла,
что давно уже масло иссякло в ней.
* * *
Вредный пес издох. Пьет все дни свекровь.
Муж в чужом краю. Так чего нам бояться?
Кто ему разболтает, что ночью буйвол
мое поле хлопковое топтал?
* * *
Бык, измученный зноем, лижет змею,
будто встретил горный ручей блестящий,
А змея с его челюсти пьет слюну,
будто ключ между черных скал отыскала.
* * *
Ax, свекровь дорогая! Из брачной спальни
лучше клетку возьми с болтуном-попугаем —
Или тайны любовных шепотов наших
эта птица хитрющая всем разгласит!
* * *
Этой стройной купальщицы длинные пряди,
так свободно свисающие вдоль бедер,
Воду струйками льют, будто плачут в страхе, —
ждут, что скоро свяжут их, словно пленниц.
* * *
О громадный баньян посреди селенья,
даже в полдень темно под твоею кроной,
Потому-то для парочек ты так мил,
словно пленниц их скоро должны связать.
* * *
Небеса все угрюмей. Но танец павлинов,
за дождинками радостно тянущих шеи,
Сделал праздничным сумрачный этот день,
барабанами первых туч оглушенный.
* * *
Рой москитов, обсевших плечи быков,
взвился, вспугнутый длинными их рогами,
И зудит, и звенит протяжно: «зим-зим!» —
как рукой неумелой задетые струны.
* * *
Попугаи, крича, из большого дупла
так и вырвались желто-багряной стаей,
Будто старый ствол, лихорадкой охвачен,
изрыгает со стонами желчь и кровь.
вернуться
13
Согласно некоторым комментариям, это двустишие произносится посредницей, которая расхваливает достоинства пославшего ее влюбленного мужчины.
вернуться
14