Ему чудилось, что со всех сторон бежало ловить его: деревья, обступивши темным лесом, и как будто живые, кивая черными бородами и вытягивая длинные ветви, силились задушить его; звезды, казалось, бежали впереди перед ним, указывая всем на грешника; сама дорога, чудилось, мчалась по следам его…»
Я слышал приглушенный рокочущий голос и благодарил судьбу за то, что свела меня с человеком, в чьей памяти разместилась целая библиотека, с человеком, который не затуманивал свой мозг винными парами, табачным дымом, был чужд накопительства, открыто презирал малодушие, угодничество, лесть. Среди войн, неисчислимых страданий, насилии, предательств, смертей русская земля никогда не уставала взращивать и таких сыновей, хотя, казалось бы, всё должно было измельчать, погрязнуть в мелочных заботах, но не мельчало, не погрязало, и это была для меня пока что неразрешимая загадка.
Окликала слепой ветер река Чарын. Приближался к Каневу колдун на хохочущей лошади. Слабодушный воевода Шеин со склоненными хоругвями уводил свое воинство от опаленных стен Смоленска, опасливо оглядываясь на окруженного рыцарями торжествующего короля Владислава. О! От судьбы не отвернешься, воевода, вперед смотри, только вперед, туда, где завтра у стен московских поднимет палач твою снятую голову над толпой: и поделом, поделом тебе, воевода, ни на каких условиях Родину не предавай.
Сторожевым огнем представлялся мне костер с шевелящимися лениво плавниками, вокруг него располагались Учитель и его неизменные сотоварищи, спутники странствований. Огонь перемигивался с воинством таких же огней из прошлых и будущих времен, рассыпаемых, как зерна, невидимой рукой по лику русского поля. Со сторожевыми кострами звезд.
Я вглядывался в небо, в очертания вечно цветущего сада созвездий и мечтал, как я найду Снежнолицую.
Легенду о ней я впервые услышал от слепого старика Ануара…
Она была единственной женой могучего уйгурского владыки в крепости на изгибе реки. Он привез Снежнолицую из далеких славянских земель, куда ездил свататься, и на тысячу лошадей были навьючены дары: и ковры из Багдада, и горящие, точно хвост у павлина, шелка, и кружево венецианское, и парча, и орехи мускатные, и кардамон, и слоновая кость, и куски сандалового дерева, благоухающие, как деревья в раю. Да, на тысячу лошадей навьючены были дары, ибо слава о красоте Снежнолицей растекалась, как вешние воды по лику земли — до стен Царьграда докатывались волны славы, до скал норманнских, до гор зальделых Югры, где у людей нет голов и они скачут на одной ноге, одеты в шкуры медведей, рысей и росомах.
И увидел владыка невесту, и предложил без раздумий коней и дары, и поклон поясной отвесил ее отцу — рано поседевшему князю, а в довершение выиграл поединок у сына кагана хазарского, тоже прибывшего из своего Итиля не без даров. Ладен был и глазами проворен рыжий хазарин, надменно показывал профиль орлиный, плетью поигрывал; да кишка оказалась тонка: через крепостной ров перемахнул уйгурский владыка на арабском своем скакуне, а летя надо рвом, исхитрился еще и лук выхватить, и стрелу сквозь колечко серебряное на коньке у терема пропустить. А рыжий так во рву и остался с хребтиною переломленной.
Возвратился из дальней земли владыка — молодым чашу радости век не испить. И давались диву уйгуры: какой блеск смогла придать их величью чужестранка, дочь далеких снегов. Расцвела крепость на изгибе реки дворцами, а на крышах дворцов закачались под ветром — ах, услада взору! — невиданные цветы.
Мололи зерно мельницы водяные, никому на Чарыне неведомые дотоле. Явились, будто из-под земли, диковинные ремесла, и потянулись на зов Снежнолицей поэты, певцы, златошвеи, звездоблюстители, переписчики древних книг; даже из Индии пришли с обезьянами на плечах ковроткачи, поклонявшиеся невесомой, как дыхание ангелов, стихии — огню. Всяк находил радушный прием и защиту в Бекбалыке, крепости на изгибе реки.
Но проведал о красоте Снежнолицей богдыхан.
И прислал повеленье с гонцами: предстать чужеземке пред его богдыхановы очи. А взамен он ниспосылал владыке уйгуров вечный мир и свою, богдьтханову, милость. Запечалился было владыка: с воинством Поднебесной империи легко ль совладать? — а пока он печалился, получили гонцы самоличный ответ Снежнолицей, да столь дерзкий, что один из гонцов тут же лицом почернел и скончался от недомогания сердца.
Тоньше нитей лунного света истончалась нить жизни твоей. Зачем тебе горлинки, лани, царь-рыбы? Скоро ты сам станешь добычей Ловца из Преисподней, чьей стрелы никому еще не удалось избежать.
…Два года осаждала несметная рать богдыханова крепость на излуке реки, а взять не смогла. И тогда, сняв осаду, через месяц подослали лазутчика. Тот сумел (под видом купца), обмануть бдительность стражей и, забравшись на дерево возле дворца, пронзил стрелой Снежнолицую. Да не простою стрелою — отравленной, на хвосте же стрелы плясали на ленточке шелковой иероглифы, красные будто кровь:
ПУСТЬ СТРЕЛА УСТРЕМЛЯЕТСЯ К ЛАНИ!
Обезумел от горя владыка, плакал навзрыд. Приказал он забальзамировать возлюбленную, схоронить в хрустальном гробу. Никто не смел под страхом смерти войти в мавзолей Снежнолицей, где уединялся владыка в часы душевных скорбей. Купол мавзолея был подобием неба с вкраплениями драгоценных каменьевзвезд. На его стенах искусные резчики начертали стихи горем убитого мужа:
Дыханье Снежнолицей отняла Колдунья остроклювая стрела.
В меня вонзилась — и объяла мгла Мой разум, раскаленный добела.
В одиночестве докоротал свой век неутешный владыка. Как все предки его, воевал беспрестанно богдыхановы рати и не знал в сечах пощады.
Город, подобно большинству раскапываемых городов, был разрушен в древности дотла. К концу июля мы обозначили остатки стен дворца, а с западной стороны, на невысоком холме с розовым глиноземом, — круглое строение около шестидесяти метров в поперечнике: несомненно, обсерватория, а не загон для скота, как предположили поначалу, ибо выкопали медную, пострадавшую от сильного жара астролябию.
От необычайной жары и сухости граница между светом и тенью представлялась осязаемой, ее хотелось коснуться оукой. В полуденное небо нельзя было смотреть без рези в глазах. Иногда вдали, на песчаном взгорье, вырисовывался грубой лепки мираж: стены крепости с минаретами, отражавшимися в голубом глазе озера, как будто озеро, крепость и ее озерная тень поклялись и в этом фантасмагорическом сцепленье быть неразлучными, триедиными. Почему-то виденье меня раздражало. Еще больше раздражало (всех, а не одного меня) то, что с середины августа мы лишились тишины. Выше нас по течению Чарына, правее, в древнем высохшем русле поднялась буровая вышка. Там ни днем ни ночью не затихал движок. Через неделю надоедливого тарахтения мы с ребятами отправились после обеда полюбопытствовать на диковинку и, надо сказать, крепко призадумались. Труд буровиков показался не просто тяжелым, как наш, — каторжным. Тем не менее, ворочая свои трубы, буры и канаты, они перекидывались шуточками, в том числе и на наш счет. Наконец, сверху по железной лестнице спустился смуглый подросток, уйгур, весь перемазанный солидолом.