И каждый вечер Элвис Медвежья Лапа пел и танцевал у костра, все время с одним и тем же напряженным выражением лица. Дядя Кеннеди говорил, что он выглядит так, будто ждет, что на него вот-вот должна снизойти какая-то благодать.
В ночь накануне дня Игры танца, естественно, не было; большинство ведущих в танце и других важных персон проводили вечер, принимая снадобья, окуривая себя благовониями и совершая другие очистительные ритуалы, одним словом, готовясь к участию в Игре.
В их число входил и дед Девять Убийц, которому предстояло проделать нечто столь секретное и опасное, что я даже не был допущен в хижину. Я лишь помог ему разложить инструменты, убедился, что в очаге достаточно дров, и смотался, не дожидаясь, чтобы меня попросили об этом дважды.
Я этих приготовлений до смерти не любил. И до сих пор не люблю.
Предполагалось, что я проведу ту ночь в хижине родителей, но туда мне на самом деле идти не хотелось. Как-то у меня с ними не ладилось; наверное, потому-то они и отослали меня жить со стариком.
Некоторое время я стоял, размышляя об этом, а затем повернулся в другую сторону и побрел прочь от города, через залитые лунным светом поля, на отдаленный бум-бум равнинного барабана. Некоторые из наших западных гостей устроили в тот вечер один из своих танцев «паувау». Не то чтобы я с ума сходил от этих дурацких завываний, которые Равнинный Народ называет пением, но мне уж совсем не улыбалось отвечать весь вечер на расспросы о здоровье старика и выслушивать сетования на то, что я так редко их навещаю, и истории о необыкновенных способностях моих младших братцев.
Я довольно долго проторчал на площадке «паувау», получив больше удовольствия, чем ожидал, — что ни говори, а у этой кайовской музыки хороший ритм, под него приятно танцевать, — и потусовался с некоторыми из приятелей, которые так же, как и я, смылись из дому. Около полуночи я познакомился с девочкой из племени крик, которую звали Хилари Визгливая Сова, и, навешав ей лапши на уши, уговорил ее прогуляться со мной в лес. Где, кстати, ничего особенного не произошло, однако мы зашли достаточно далеко, чтобы выяснить кое-какие обстоятельства, над которыми я потом долго ломал голову.
Было уже совсем поздно, может быть, середина ночи, когда я наконец покинул территорию «паувау» и направился к городу. Луна почти зашла, но звезды были достаточно большие и светлые, и я без труда нашел дорогу через темные поля. Сам город был невидим на фоне леса, но изрядное количество костров обозначали его местонахождение.
Я срезал путь через небольшую рощицу и очутился возле площадки для Игры. По этой причине — а вовсе не потому, что спешил к родителям, — я немного изменил курс и прошелся вдоль ее южной границы. Мне еще не доводилось видеть площадку в ночь накануне Игры, где все лежало наготове, но вокруг не было ни души. Зрелище было интересное, но немного жутковатое.
Длинный стол и скамейки слабо светились в звездном свете, за многие годы их древесина была отчищена до белизны поколениями женщин и фургонами зольного мыла. Все было готово как для игроков, так и для церемонии, которая должна была состояться на специально подготовленной платформе в западной части площадки. В конце дня здесь все окурили и очистили специальными ритуалами, на которые допускались только главные знахари двенадцати племен-участников, а затем закрыли полотнами белой ткани, за которую на любой ярмарке в Оклахоме отдали бы целое стадо лошадей.
Все уже разошлись по домам, за исключением двух охранников, которые должны были сторожить, не смыкая глаз. Я удивился, почему они меня не прогнали. Должно быть, сидели где-нибудь поблизости и курили, а то и спали.
При этой мысли я почувствовал праведный гнев двенадцати летнего. Не то чтобы действительно была серьезная опасность вторжения, не говоря уже о ворах, — даже воины осаге не осмелились бы пересечь священную черту, — но все же, когда тебе доверена честь стоять на часах у площадки, в ночь накануне Игры…
И тут я увидел Элвиса Медвежью Лапу, выходившего из леса.
Я не сразу узнал его: до него было пол полета стрелы и он казался призраком. В какой-то момент я подумал, что это один из стражей, но потом свет звезд упал ему на лицо, и я узнал его. Сам не зная почему, я шагнул назад, в глубокую тень деревьев, и притаился.
Он двигался быстро, почти бежал, пригибаясь, словно танцуя медвежий танец. Без малейшего колебания он перешагнул известковую священную черту и нырнул в проход между ближайшими рядами игральных столов. Святотатство было столь чудовищным, что у меня перехватило дыхание, а зрение затуманилось. Когда же я вновь смог дышать и смотреть, Элвис Медвежья Лапа исчез.