— …В Монтевидео. — Он распахнул переднюю дверцу «Пежо». — Садись.
Она кротко юркнула на голубое кожаное сиденье, исполненная смущения и благодарности.
Педро протиснулся за руль и повернул ключ зажигания. Мощный двигатель машины ожил. Он подал назад, выехал на дорогу и быстро помчался по булыжной мостовой. «Пежо» мягко покачивался, словно огромная колыбель, убаюкивая Марию. Вскоре высокие здания остались далеко позади. Педро теперь ехал быстрее, и глинобитные дома сливались в розовато-голубую линию вдоль дороги.
Ближе к окраине городка дорога становилась хуже: булыжники здесь рассыпались, и некому было их заменить. Даже прекрасная большая машина немцев виляла и прыгала по разбитой мостовой, и Педро пришлось пореже нажимать на акселератор. Автомобиль полз под горячим солнцем, и, несмотря на кондиционер, Мария чувствовала, как пот струится по рукам и лбу. Она вытерла лицо каймой юбки и посмотрела в окно.
Здесь дома встречались реже, и окружали их в основном пустыри, заросшие сорняками и диким кустарником. Дневной свет проникал сквозь прогнившие стены и освещал заброшенные комнаты, где когда-то собирались за ужином семьи. С перил свисало какое-то забытое тряпье, трехногая табуретка застряла в оконной раме, давно потерявшей стекла. Глинобитные стены были выщерблены, их краски полиняли, лишь вьюнок оживлял их темно-красными колокольчиками своих соцветий.
Когда дома закончились, потянулся высокий железный забор, утыканный острыми пиками. Он казался бесконечным, сплошным, черным, за исключением высоких медных ворот, через которые можно было въехать в огромную усадьбу.
Дом Генерала.
Мария видела его только раз, еще ребенком. Поспорив с двоюродными сестрами, она чуть не весь день шла сюда из городка, добралась до темнеющих ворот и долго, с дрожью и странной смесью ужаса и удовольствия, смотрела через решетку. Домой она пришла затемно, и разъяренная мать отправила ее спать без ужина.
Редкий ребенок в Вилларике мог отказать себе в запретном удовольствии понаблюдать за большим домом, где — как шептались взрослые — происходили такие ужасные вещи. Но, удовлетворив любопытство, они редко туда возвращались. А вырастая, старались держаться как можно дальше от высоких медных ворот.
— Ну вот, — сказала Мария. — Выпусти меня.
Педро затормозил, нахмурился и предостерегающе положил руку на ее запястье.
— Ты уверена, что хочешь туда войти?
— Да. — Ее голос был так тонок, что она заставила себя повторить потверже: — Да. Пожалуйста.
Он отпустил ее.
— Тогда я подожду тебя здесь.
— Но…
— Даже не пытайся спорить.
— Хорошо. Спасибо тебе, кузен.
Она заставила себя открыть дверь, покинуть безопасное убежище «Пежо» и встать перед воротами. Снаружи воздух был раскаленным, словно в топке, густым и влажным от предчувствия дождя. Она больше не чувствовала себя замужней двадцативосьмилетней женщиной. Она вновь была юной, девственной и неопытной девочкой, стоявшей перед лицом жесткой неумолимой силы, и она была испугана.
Створки ворот были украшены чеканным изображением извилистых лоз, усыпанных золотыми колокольчиками. Ворота были в два раза выше человеческого роста.
Сторожка была пуста, и нигде не было видно колокола или звонка, чтобы вызвать привратника. Мария робко толкнула правую створку, и она с металлическим шепотом распахнулась на смазанных петлях.
Теперь она увидела дом. Он неясно вырисовывался вдали сквозь знойное марево: двухэтажное кирпичное здание с белоколонной галереей по второму этажу. Газон перед домом был зелен, безупречно подстрижен и пуст. Звенели цикады. Садовника нигде не было видно.
Мария шагнула одной ногой за ворота. Колени у нее подгибались, и она не была уверена, что сумеет в одиночку добраться до дома. Она оглянулась на машину, такую синюю и надежную. Педро стоял возле «Пежо», скрестив руки, и смотрел на нее. Он кивнул, и она сделала еще шаг. Потом еще.
Ворота захлопнулись с высоким медным звуком, и Мария подпрыгнула. Иди вперед, сказала она себе. Иди!
Гравий под ее ногами хищно хрустел. Она прошла мимо аккуратной живой изгороди из джакаранды с огромными пурпурными соцветиями и розовых кустов, усыпанных желтыми цветами. Приближаясь к дому, она заметила, как вьюнок с колокольчиками обвивает колонны балкона, рубиновый на белом. Даже тени на белом алебастре отливали красным.
Цветы были красивы, даже слишком красивы, нереальны в своей безупречности, словно алые рты, жаждущие прошептать ужасную тайну в раскаленной тишине.
Мария с трудом передвигалась по дорожке, ее дыхание заглушало цокот саранчи и хруст гравия. Массивную дубовую дверь дома никто не охранял. Как странно, подумала Мария. Где же люди — люди в униформе, с ружьями, в блестящих черных сапогах, — которые, как она ожидала, прогонят ее прочь или станут обращаться с ней еще хуже, гораздо хуже?