Выбрать главу

Георг Гейм

1887–1912

РОССИЯ

За Верхоянском, средь безлюдной мглы, На каторжные загнаны работы, Угрюмые, бредут седые роты, И день, и ночь гремят их кандалы.
Но рты молчат. Мы их не слышим речи. Лишь в рудниках стоит неясный гул… Вооружен бичами караул. Удар! Худые вздрагивают плечи…
Колонны возвращаются в бараки. Луна — тусклей ночного фонаря. Идут, в снегу протоптанной тропою…
Им зарево мерещится во мраке И на шесте, над страшною толпою, Отрубленная голова царя.

Март, 1911

Иоахим Рингельнац

1883–1934

РОБКОЕ СЛОВО

Жило Робкое слово… Оно Было случайно обронено, В испуге тотчас под диван Забилось, Где и забылось…
Потом было вот что: В субботу, рано, При выколачиваньи дивана, Слово Берте в левое ухо Влетело… (Левое было глухо.)
Но тут внезапный порыв ветерка Слово вынес под облака, И слово Пристроилось — прямо с лета — В полупустой голове пилота. Затем, Очевидно, не выдержав качку, Упало вниз оно, На батрачку, Обнимаемую батраком, При этом плакавшую тайком.
Слово Ресницы ей осушило, Как будто именно к ней спешило, Чтоб просветлело ее лицо… Но тут литератор приметил словцо, Звучавшее искренне, хоть и тихо. Раздул, разодел, разукрасил лихо И преподнес его, как на блюде: — Нате, мол, ешьте, добрые люди!..
И жалкое, бедное Слово Дрожащее, Испорченное, будто не настоящее, Пошло скитаться по белу свету, Пока не досталось оно поэту, Который бережно перенес Его В свое царство волшебных грез.
Вдруг появляется пародист. Он был предприимчивый малый. Достал из портфеля бумажный лист. Словцо осмотрел: — Подойдет, пожалуй!.. Смешал его С дерьмом и ядом, С мелодийкой, Содранной у какой-то бездарности. И слово пошло колесить по эстрадам, Достигнув вершин популярности. Теперь оно громко звучит «в народе»…
И все же Не изменило своей природе И в новом обличье, и в новой коже. Таится в самой его сердцевине Нечто никем не расслышанное, Так и не узнанное доныне, Робкое и возвышенное.

Курт Тухольский

1890–1935

ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ…

Отец убит и брат убит, Другой в плену томится. А мать все плачет, все скорбит: Ну, как нам прокормиться? И мы стоим, молчим стоим, Мы боль и ненависть таим, Все знаем, все мы видим — И ненавидим! Мы ненавидим прусский дух, Смесь лжи и пошлых истин, И, кто на падали разбух, Орел нам ненавистен! Он, с треском полетев с гербов, Оставил нам сирот и вдов. Как из нужды мы выйдем? Мы ненавидим! Признайся, брат, не ты ли сам, С покорностью бараньей Служил преступным этим псам И пал на поле брани? Нас лихорадит, нас трясет, Нас только ненависть спасет, Иль света мы не взвидим. Мы ненавидим! Их мало, нам же — несть числа. Взвей к небу наше знамя! С земли сметем, сожжем дотла Убийц, кто правил нами! Во мгле, в грязи, в беде, в крови Мы не погибли для любви И клятву в сердце врубим: Мы любим!