Помимо приданого жены – Мари-Элизабет фон Хаммельхофф, вдовы барона фон Хаммельхоффа, лютеранки, урожденной графини Пфальц, влюбленной в него, как кошка, новоиспеченный барон сумел привлечь в свои руки деньги различного рода игроков, к несчастью для себя садившихся с ним за игральный стол. Как уж он стал так ловок в шулерстве, что никто его и заподозрить в том не мог, неизвестно. Видно, с этаким талантом он родился. Не всем же дан талант к малеванию или бумагомаранию, так не каждый имеет и такой шулерской талант. Может, один на сотню и найдётся. И денег своим талантом наш барон промышлял немало. И сотня тысяч за вечер была делом почти обычным для него.
«И в карты не садись: продаст…»[1] - писал поэт о некоем герое карточных столов былых времен. О бароне можно было смело сказать то же самое.
Что касается его супруги, то женщина эта была не умна, но и не глупа. Она была богата и вдова, хороша собой, но в меру. И мужа любила и в дни жениховства, и по прошествии нескольких лет после свадьбы. Любила б его и теперь, когда б не умерла, умерла смертью чинной, спокойной, к которой причастен никто не был. Барон наш честно был ей мужем все те пять лет, что привело им с супругою быть вместе. Затем он сделался наследником жены и окончательно перебрался в Петербург, где вот уже три года кряду вел жизнь почти почтенную, среди балов, пиров и игр. Словом, он ничем не отличался от своих светских собратьев. Если не считать того, что ловко у них выигрывал в карты и столь же ловко, как некогда будущую свою супругу, очаровывал их жен, лишая семьи последних остатков фамильной чести, а также порою и фамильных ценностей. Два-три слова даме, бурливый поток неподдельной любви и искреннего обаяния, направленный прямо в цель - и жертва уж была без ума от настойчивого и опасного красавца. Ну а попасть к ней в дом, взять ценное колье или брошь, и остаться при этом вне подозрений и обид - было делом многолетней техники и поистине недюжинного обаяния.
Словом, такой вот человек был барон фон Литке. Агния всего этого не знала и знать не могла, поэтому не имела ни предубеждения против него, ни особенного расположения к этому человеку. Впрочем, если уж быть совершенно честной, то Агния все же была скорее благодарна ему, позволившему (если это было действительно так) выиграть ей этакую кучу деньжищ. Игроком Агния и сама была неплохим, но вряд ли бы ей удалось обыграть барона. Это она уж потом поняла, когда той своей бессонной ночью после игры оценила все его ходы. Память у нее была превосходная, она помнила почти все, что произошло за игорным столом. А посему… А посему всё-таки расположилась к барону фон Литке. И поэтому ничуть не разозлилась, когда на другой день встретила его в той самой комнате, где они обычно с Серафиной принимали заказчиц на шитье туалетов.
Барон премило смотрелся среди шелков и бархата. Он лёгким шагом зашёл с улицы, помахивая своей тросточкой, с улыбкой поприветствовал хозяек, перецеловал им ручки, усмехнулся горничным, одной что-то шепнул на ушко, а другую потрепал по щёчке, чем вызвал их неуёмное весёлое смущение, а затем, не дожидаясь приглашения, сел в мягкое кресло с подлокотниками и принялся поигрывать тонким кружевом, свешивавшимся со столика, стоявшего рядом. Когда он поднял свои глаза, которым придал выражение полнейшей невинности, вверх и посмотрел на Агнию та, хотя и намеревалась быть твердой, неожиданно даже для самой себя рассмеялась.
-Дорогая мадемуазель Агния, сядьте же рядом со мной! Я вижу, что пока заказчиц нет, а значит, вы можете уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени. Уверен, мадам Серафина нас не осудит, - с этими словами он улыбнулся Серафине и послал ей воздушный поцелуй.
-Мой самый милый и самый дорогой во всех смыслах гость, - заворковала Серафина ему в ответ. – Вы можете располагаться в этом доме так, как вам угодно. Я распоряжусь насчёт напитков для вас, так что вашему разговору с моим сердечным дружком Агнией ничуть не помешаю!