Яган решил не переворачивать страницу. Пусть живет эта тайна. Может, наступит день, и сын ему сам ее раскроет. Да и, по правде говоря, уж больно не хотелось становиться его «злейшим врагом». Даже в шутку.
Почему Никушор так часто становится в оборонительную позу?
Что хочет он защитить? Самостоятельность, независимость?
Но Яган и не думает на них посягать.
Чего добивается он, когда стоит с виноватым лицом, но при этом плотно сжимает кулаки?
Почему само появление отца уже вызывает напряженность в его глазах, движениях, вообще во всем поведении?
Тогда невольно хочется сказать ему резкие, может быть, и несправедливые слова. И они заденут Никушора. Не могут не задеть, потому что сказаны будут нервно, запальчиво, гневно.
Яган быстро шел по улице новостроек. Как-то так получалось, что только этот отрезок пути — от подъезда до остановки автобуса — он думал о доме. В автобусе думать ему уже не давали. Коллеги-геологи немедленно втягивали в общий разговор…
Поговорить с Никушором? О чем? Что видел он, Сашка Яган, в своем детстве, кроме бомб, пуль и крови? Во что играл? Чем боролся с несправедливостью? И боролся ли?
Он вспомнил пыльные овраги на окраинах города, где «добывали» они с мальчишками синеватый порох из снарядов — трубчатый и пластинчатый, удивительно похожий на махру. А потом устраивали засады на пути жадобы Пантелея. Дело в том, что у великовозрастного Пантелея водилось сало, а иногда можно было даже увидеть леденцы.
Делиться салом он упорно не хотел, выменивал крошечные кусочки на царские монеты или марки Новой Зеландии. Леденцами же только дразнил, выставляя на всеобщее обозрение скользкий желтый леденец на красном пупырчатом, словно озяблом, языке. И как-то странно при этом щурился.
Ну что ж, кривись себе на здоровье! Улица твердо решила его проучить. Отныне Пантелея на пути к дому ожидали сюрпризы. Например, из-под ног, словно петух, суматошно бьющий алыми крыльями, неожиданно вылетала вспышка.
Порох «брызгал» во все стороны, Пантелей в панике бежал, кое-как добирался до ступенек дома, почти на четвереньках поднимался, шумно переводил дух, и вот тут-то вдруг начинали стрелять трассирующие пули…
Так продолжалось два дня, а на третий мальчишки насыпали пороху под кровать жадобы, подвели бикфордов шнур и темной ночью подожгли.
То-то было смеху, когда Пантелей в горящих портках — «Караул, пожар!» — сиганул прямо в окно, вихрем пронесся по двору и плюхнулся в воронку от бомбы, наполовину заполненную дождевой водой, чем вызвал крайнее недовольство лягушек.
Всю ночь квакали лягушки, до утра коптила лампа жадобы и капали его слезы на полотняный мешочек с леденцами. А наутро Пантелей вышел на улицу и роздал все конфеты мальчишкам.
— Жрите, — сказал он, — на ваше полное здоровье. А мне они без надобности. Врут врачи, что моей болячке сахар нужен. Я и так больно много вижу. Ей-богу!
Сказал и ушел. А мальчишки собрали леденцы (некоторые даже вынули из-за щек) и молча сложили в мешочек. Ночью Сашка подкинул его Пантелею…
Яган быстро шагал по улице. Стыд жег его щеки. Тот давний стыд. Сколько лет прошло, а словно случилось вчера. Рассказать Никушору? Зачем? И что это даст? Скорее всего, вызовет ироническую улыбку: «Вот они, наши ангелы-хранители! Сами бог знает что творили, а нам ногой не ступи».
Жизненный опыт… Но всегда ли хорош он, этот жизненный опыт? Лучше б его иногда вовсе не было.
Яган втянул голову в плечи и ускорил шаги.
Навстречу ему спешил автобус.
ПОХИЩЕНИЕ ВЕЛОСИПЕДА
Выйдя во двор, Никушор увидел Лукьяна Кузьмича. Вместе со Светой и дворничихой старик сажал на клумбе цветы.
— Вот шпана… — сказала Эмма Борисовна, выпрямляясь. — Не успели поставить автоматы — уже трубку срезали. Может, замки на них вешать? Придворное воспитание твое, Лукьян Кузьмич, не помогает.
— Не возводите напраслину, Эмма Борисовна. Я не верю, чтобы ребята пошли на такое…
— Не верите? — дворничиха усмехнулась. — А это что? — и она достала из ящика с песком таксофонную трубку. Никушор невольно съежился. Дворничиха заметила его.
— Твоя работа?
Холодный пот покрыл спину Никушора. Он замер.
— Твоя работа? — повторила женщина, указав трубкой на разбитое стекло в окне первого этажа.
— А больше некому, — с облегчением сказал Никушор.
Но дворничиха не приняла его тон.
— Оно, конечно… Без родителев растешь.
К ним подошел Лукьян Кузьмич.
— Да, это верно, — поддержал он, сделав попытку потрепать Никушора за ухо, но тот отдернул голову.