Яган машинально сел в автобус, продолжая читать. Дальше шли вопросы, на которые предлагалось ответить откровенно («Мы здесь все свои, мы не в женской школе»).
А в конце письма была приписка: «Даже если по чрезвычайным причинам ты не сможешь приехать на встречу, все равно расскажи нам о себе. Мы еще больше будем любить тебя за это!»
Яган улыбнулся. Что ж, он постарается ответить на вопросы.
«ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИ, НА ЗЕМЛЕ НЕ СИДИ, В ФУТБОЛ НЕ ГОНЯЙ»
Туфли, брошенные Никушором, упали в нескольких шагах от дворничихи Эммы Борисовны. Она подняла рыжую голову в буклях, погрозила метлой небу, в котором расползался теперь уже пенный след реактивного, а затем внимательно осмотрела туфли.
— Господи, почти новые, — сказала она, вздохнув. — Живут же люди! Ну никакой экономии, — и спокойно понесла туфли к мусорному ящику.
— А я знаю, чьи это туфли, — из беседки вышел пенсионер Лукьян Кузьмич. Он поправил пенсне и вынул из кармана платок.
— Уж всё-то вы знаете, всё знаете. — Эмма Борисовна сняла оранжевый фартук, спрятала в ящик метлу. На груди у нее при этом сверкнул большой круглый значок «Болельщик «Нистру». Лукьян Кузьмич с удивлением уставился на значок.
— Болеете?..
— А как же! — Эмма Борисовна небрежно взбила челку и пошла в подъезд. — «Нистру» — моя любимая команда.
Во двор выскочил Никушор.
— Послушай, — окликнул его старик, — отнеси-ка лучше назад, — он указал на туфли. — Непорядок это.
— Очень надо! — Никушор прибавил шагу, пнул ногой бурый обломок кирпича, поддал черную баночку для игры в классы и, едва сдерживая внезапные слезы, закрыл на миг лицо локтем.
— Ты должен, понимаешь?
— Начинается, — сказал Никушор. — Всем я «должен»: папе, маме, школе, вам — всему свету. Всей планете! А я ничего не должен. Понимаете? Ни-че-го.
— Нельзя же так, — продолжал старик.
— А как можно? Как? — неожиданно крикнул Никушор оторопевшему Лукьяну Кузьмичу. — Только и слышишь: по траве не ходи! На земле не сиди! В футбол не гоняй!
Но тут ему под ноги подвернулся волейбольный мяч, и он сильно ударил. Мяч зазвенел, крутясь в воздухе, и вдребезги разнес стекло в окне второго этажа. Никушор на мгновение замер, а потом со всех ног бросился бежать.
— Ой! — вскрикнула Челла, одна из двух девочек, игравших в мяч.
— Бежим! — шепнула ей напарница Света. Но почему-то тут же присела.
Створки разбитого окна стремительно распахнулись. Над подоконником появилось белое лицо Эммы Борисовны. Оно напоминало лицо клоуна — видимо, женщина только что сделала маску. В руках у нее был мяч.
— Бесстыдницы! — крикнула она с жаром, — Позор! Разве так играют в футбол?
— Это не мы, — стали оправдываться девчонки.
— Я вам сейчас покажу, футболистки! — Дворничиха погрозила им кулаком, а затем, подбросив мяч, попыталась выбить его головой в окно. Но промахнулась. Мяч упал на пол.
Внизу люди продолжали вносить в дом мебель. Двое грузчиков тяжело тащили высокое зеркало. Пожилая женщина с тряпкой норовила на ходу смахнуть с него пыль.
— Да постойте вы, мамаша, — сказал, опуская зеркало, один из грузчиков. — Не мелькайте. Еще насмотритесь досыта.
— Вон поглядите лучше, — кивнул другой в сторону Эммы Борисовны, — как люди в футбол гуляют.
Подбросив мяч, дворничиха на этот раз ловко выбила его головой в окно. Раздался звонкий треск. Зеркало в руках невольно присевших грузчиков разлетелось на куски.
— Куда ты смотришь? — закричала мраморной Эмме Борисовне женщина с тряпкой. — Куда ты играешь? Чтоб твой внук не ел сегодня гоголь-моголь! — она указала в сторону Никушора. — Ты слышишь? Нет, она не слышит! Ей нужен барабан, чтоб она услышала. Джаз-оркестр ей нужен! Люди добрые, — запричитала женщина, — мне разбили мое зеркало… Страшно подумать: это зеркало моей прабабушки. В него смотрелся сам Лев Толстой! Не меньше…
Лев Толстой… Впервые о нем Никушор услышал еще на старой квартире. Как-то вечером отец долго о чем-то рассказывал маме. Никушор прислушался.
Жили они тогда в одной комнатушке, и Никушор спал за японской ширмой. Это было, пожалуй, самое счастливое время в их жизни! Тесно, трудно, но зато все вместе.
Отец «познакомился» с Толстым на рынке. Это был голодный кишиневский базар послевоенной поры, где за полупустыми прилавками, простирая руки, словно грея их над невысокими горками желтой кукурузной муки, стояли унылые продавцы, где из-под полы продавали сахарин, где бесконечно толклась толпа на булыжной, в ржавых лужах, мостовой, что-то высматривая, к чему-то прислушиваясь, что-то мучительно соображая.