Милав на секунду задумался:
— Я хотел бы считать его таковым… Но ты прав, Лооггос, мне лучше отлежаться до завтра…
ЗОВ!
… Бесконечно совершенство окружающего мира, и бесконечны проявления облика совершенства. Каждый новый миг жизни может стать его началом — так же, как и сама новая жизнь может начаться в любой миг. Но это не значит, что прошлое устарело. Разве можно помыслить, что жизнь устарела?! Нет! Подобное возможно только в представлении человека, не стремящегося к Свету. Ты же помни: любое обновление мышления неизбежно ведет к новой жизни — в какой бы необычной форме она не проявлялась…
Ночь пролетела в одно мгновение. Милав даже поразился ее скоротечности. Что это — последствия болезни или же приобретенная способность влиять на течение времени своим эмоциональным состоянием? (Милав засыпал с чувством нетерпеливого ожидания встречи с Витторио — и время повиновалось ему?)
Милав мысленно позвал Лооггоса и получил ответ:
— Ты уже готов к встрече с Витторио?
— Готов!
— Тогда жди…
Милав почувствовал, как неистово заколотилось сердце. Пришлось даже руки приложить к груди, чтобы успокоить его бешеный бег.
Долго ждать не пришлось. Приоткрылся участок стены непонятного цвета, и прямо на кузнеца шагнул Витторио. Но это был не тот весельчак и балагур, что еще месяц назад смешил росомонов, безжалостно коверкая и перевирая их слова. Теперь это был худой человек с опущенными плечами и потухшим взором. Милав даже усомнился: да он ли это? Однако мимолетная встреча их глаз рассеяла сомнения.
Милав поискал глазами, куда усадить гостя, и указал на скамью, стоявшую рядом с его ложем.
Витторио послушно сел. Руки его не находили места. Да и весь он был, словно на иголках, — вертелся, вздрагивал, шевелил ногами.
— Расскажи, Витторио, все, что сочтешь нужным…
Чезаротти потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться и заговорить (голос его оказался не намного лучше, чем у Милава после пробуждения):
— Перед последним побегом из замка на перевале Девяти Лун я был на аудиенции у черного мага. Беседа касалась планов подземных ходов. Но чертежей у меня не осталось (по мере изготовления я отдавал их доджу Горчето), а рисовать копии я отказался. Черный маг быстро утратил ко мне интерес и на прощание предложил угоститься голубым нектаром фторингов. Подобную редкость я вкушал только один раз в жизни и был не прочь испытать это наслаждение еще раз. А потом… очнулся я уже в своих покоях с невероятной болью в голове. Подумал, что черный маг в отместку за мой отказ подсыпал мне что-то в вино. Но я не предполагал такого! Потом я сделал еще одну попытку вырваться из клоаки зла, в которую превратился замок с приходом Ингаэля Пьянчуги. Но меня поймали, а дальше ты уже знаешь… Витторио надолго замолчал. В своей истории он подошел к самому трагическому моменту, ему нелегко было говорить. — Там… на берегу… я почувствовал что-то неладное: возникло такое впечатление, будто скользкие холодные пальцы беззастенчиво ковыряются в моей голове. Но я и здесь не особенно волновался — подумал, что это странные лесные люди что-то сделали с нами. А потом, когда Кальконис с Ухоней ускакали, я вдруг перестал себя контролировать. Едва ты, Милав, ступил в воду, я уже знал — в лодке засада. Поэтому, пока еще во мне оставались силы не поддаваться чужому влиянию, я атаковал кормчего и поспешил к тебе. Но здесь моя воля мгновенно растаяла, и я осознал себя только после того… Ты лежал на палубе, и я понял, что убил тебя… Потом я вспомнил о том эликсире, который ты мне показывал, я нашел его и использовал… Дальше… дальше позволь мне не продолжать…
Витторио замолчал, и Милав понял, что никакими силами невозможно заставить его заговорить вновь. Он чувствовал, что Витторио тяготится своим присутствием в этой комнате. Милав отпустил его. Витторио с благодарностью посмотрел на кузнеца и вышел, так и не проронив ни слова.
— Ну как?
— Представляю, как ему тяжело!
— Ты ему веришь?
— Да. Хотя…
— Хотя?
— Я никогда и никому не рассказывал об эликсире Нагина-чернокнижника. Даже Кальконису!
— Это действительно странно…
Через два дня Милав стал выходить на улицу.
Планировку поселения червей Гомура понять он так и не смог: внутри их дома были обширны, светлы и достаточно удобны, а снаружи это были всего лишь земляные холмы с небольшой аккуратной полянкой перед входом. Чем аборигены питаются (да и питаются ли вообще?), Милав не знал. Его регулярно кормили корнями и листьями неизвестного ему растения, иногда приносили и более знакомую пищу — орехи, грибы, ягоды. Самих же обитателей холмов за трапезой Милав никогда не видел. И вообще, более трех человек за раз в одном месте они при кузнеце не собирались.
Лооггос, без сомнения, знал мысли Милава, еще не научившегося в достаточной степени закрываться, — но ничего ему не объяснял.
С Витторио кузнец больше не разговаривал. Не потому, что не хотел этого, а потому, что Витторио сам избегал Милава, скрываясь каждый раз, как только кузнецу удавалось разыскать его. Понять Чезаротти было нетрудно человек чести, он считал, что содеянное им хуже смерти. Неясным оставалось одно: если он не хочет встречаться с Милавом, то почему не покидает «молчащих»?
Глава 3
ВСТРЕЧА
Вечером Милав, по обыкновению, беседовал с Лооггосом:
— Время идет мне на пользу — я чувствую себя совершенно здоровым.
— Ты хочешь поговорить о твоем пути?
— Да.
— Я слушаю.
— У меня есть несколько вопросов общего характера.
— Я буду рад ответить на них.
— Место, где мы находимся, — страна Гхот?
— Не совсем. Земля гхотов лежит южнее.
— Как далеко?
— Несколько дней пути.
— Мне по силам будет одному добраться туда?
— Одному — нет!
Милав задумался.
— Едва ли Витторио согласится пойти со мной — слишком напряженно мы чувствуем себя в обществе друг друга.
— Витторио не пойдет с тобой.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что знаю.
— Тогда…
— Тогда тебе стоит дождаться твоих товарищей.
— Да как же они найдут меня?!
— Найдут, мы поможем…
Через три дня спокойному житью «молчащих» пришел конец (сами виноваты!), потому что Лооггос привел пред ясные очи Милава Ухоню и Калькониса.
Сказать, что встреча была радостной, — значит ничего не сказать. Ухоня был в таком восторге, что облизал буквально всего кузнеца с ног до головы, заодно прихватывая и Калькониса, который сам от счастья едва не плакал. Лооггос вежливо удалился, оставив путешественников в одиночестве наслаждаться радостью встречи. В течение получаса они не выпускали друг друга из объятий, спрашивая и отвечая одновременно. Наконец первый бурный порыв прошел, и они смогли говорить более сдержанно.
— Три коромысла, одно ярмо и два дышла! — орал Ухоня благим матом. Напарник, да мы теперь всех на куски порвем — никто не сможет остановить нас!
Милав с удивлением смотрел на ухоноида:
— Чего это ты так разошелся?
— «Чего, чего»… — огрызнулся возбужденный Ухоня. — А того, что похоронили мы тебя и тризну уже справили!
— Как?!
— Вот так! Видели те разбойнички, которых ты в лодке основательно помял, как Витторио — волчье отродье — проткнул тебя шпагой. Ну, попадись он мне!
— Он попадется тебе на глаза быстрее, чем ты думаешь.
— Это еще почему?
— А он здесь.
— Что?!
— Только ты не кипятись, — сказал Милав, зная взрывной характер своего напарника. — Послушай вначале…
Говорить пришлось долго (Ухоня весьма эмоционально реагировал на события рассказа, и Милав больше времени потратил на его успокоение, чем на само повествование).
— Да-а, напарник, — сказал ухоноид в задумчивости, когда Милав закончил историю. — Занесло нас троих в места поганые…
— К счастью, все не так плохо, и ты не ругайся слишком громко, а то наши хозяева могут твое возмущение на свой счет принять.
— Нет, мне тот молчун, что нас сюда привел, очень даже симпатичен! ответил Ухоня. — Жаль, что он немой.
— Он не немой, — возразил Милав. — Просто он никогда не говорит вслух.