Помешали! Когда она встала со стула? Сколько времени я спал? Что она делала со мной, когда я спал? Что мне помогло порвать паутину сна?
Я хотел заговорить и не мог. Я стоял бессловесный, обозленный, униженный. Меня, который был так осторожен, поймали в ловушку голосом, глазами, движениями рук, простейшим гипнозом.
Что сделала она, пока я спал? Почему я не могу двигаться? Я чувствовал себя так, как будто вся энергия моего тела ушла в этот разрыв ужасной паутины сна. Ни один мускул не подчинился мне.
Мастерица кукол засмеялась и подошла к шкапчикам в стене. Мои глаза беспомощно следили за ней. Паралич не ослабевал. Она нажала пружину и дверцы шкапчика распахнулись.
Там была кукла – ребенок. Маленькая девочка с прелестным улыбающимся личиком. Я посмотрел на нее и почувствовал холод в сердце. В ее маленьких сжатых ручках была игла–кинжал; и я понял, что это та кукла, которая зашевелилась в объятиях крошки Молли, вылезла из ее колыбельки, потанцевала у кровати и…
— Это моя особенно хорошая!
Глаза мастерицы не отрывались от меня. Он были наполнены злобной насмешкой.
— Отличная кукла! Немного неаккуратная, правда; иногда забывает принести домой свои книжки, когда ходит с визитами. Но зато послушная. Хотите ее для вашей внучки?
Она снова засмеялась молодым, сверкающим, злым смехом.
И вдруг я понял, Рикори был очень прав, и что эту женщину нужно убить. Я собрал все свои силы, чтобы прыгнуть на нее. Но не мог двинуть даже пальцем.
Длинные белые пальцы дотронулись до следующей пружины. Сердце мое сжалось – из шкапчика на меня смотрела Уолтерс! И она была распята! Она была как живая – казалось, я гляжу на девушку в обратную сторону бинокля. Я не мог думать о ней, как о кукле. Она была одета в форму сиделки. Но шапочки не было – ее черные, растрепанные волосы свисали ей на лицо. Руки ее были вытянуты и через каждую ладонь был проткнут маленький гвоздик, прикалывающий ее руки к стенке шкапчика. Ноги были босые, одна лежала на другой и через обе был вбит в стенку еще один гвоздь. Над головой висел маленький плакатик: «Сожженная мученица».
Голос мастерицы кукол был словно мед, собранный с цветов ада.
— Эта кукла вела себя плохо. Она была непослушна. Я наказываю моих кукол, когда они себя плохо ведут. Ну, я вижу, вы расстроились. Ну, что же, она была достаточно наказана, можно простить ее… на время.
Длинная белая рука протянулась к шкапу, вынула гвозди. Затем она посадила куклу, облокотив ее спиной о стену. Затем повернулась ко мне.
— Может быть, вы хотите ее для своей внучки? Увы! Она еще не продается. Ей нужно еще выучить урок, тогда она сможет ходить с визитами.
Голос ее вдруг изменился, потерял свою дьявольскую сладость, стал полным угрозы.
— Теперь слушайте меня, доктор Лоуэлл! Что, не думали, что я знаю, кто вы? Вы тоже нуждаетесь в уроке! – ее глаза заблестели. – Вы получите свой урок! Вы дурак! Вы, претендующий на то, чтобы лечить умы, и не знающий ничего, что такое ум! Вы, считающий ум частью машины из мяса, крови, нервов и костей, считающий, что нет ничего такого, что вы не сможете измерить в своих дурацких пробирках и микроскопах, определяющий сознание как фермент, как продукт предмета клеток. Осел! Вы и ваш дикарь Рикори осмелились оскорбить меня, вмешиваясь в мои дела, окружая меня шпионами. Осмеливаетесь угрожать мне, мне – обладающей древней мудростью, рядом с которой вся ваша наука ничего не значит. Идиоты! Я знаю силы, обитающие в мозгу, заставляющие двигаться ум, знаю то, что живет вне мозга. Эти силы являются по моему зову. А вы думаете выставить против меня ваши кухонные знания! Глупцы! Вы поняли меня?
— Ты чертова ведьма, – хрипло крикнул я. – Ты – проклятая убийца! Ты сядешь на электрический стул раньше, чем твои черти помогут тебе исчезнуть в преисподней.
Она подошла ко мне, смеясь.
— Вы предадите меня закону? Но кто поверит вам? Никто. То невежество, которое вы насадили своей наукой, явится моим щитом. Темнота вашего неверия будет моей неприступной крепостью. Идите, забавляйтесь вашими машинками, глупец! Играйте с ними. Но не вмешивайтесь больше в мои дела.
Голос ее стал смертельно спокоен.
— Теперь вот что. Если вы хотите жить и хотите, чтобы жили люди, которых вы любите, уберите ваших шпионов. Рикори вы не спасете – он мой. Но никогда не лезьте в мои дела. Я не боюсь ваших шпионов, но они оскорбляют меня. Уберите их сейчас же. Если к ночи они будут на своих местах…
Она схватила меня за плечо и стала с такой силой трясти, что оно заныло. Затем толкнула меня к двери.
— Идите.
Я старался стать хозяином своей воли, поднять руки. Если бы я мог сделать это, я бы убил ее как бешеного зверя. Но я не мог пошевелить руками. Как автомат я пересек комнату до двери. Мастерица открыла ее. Я услышал странный шелестящий звук из шкапчика и с трудом повернул голову.
Кукла Уолтерс упала. Ее руки были протянуты в мою сторону, как–будто оно умоляла меня взять ее с собой. Я видел ее ладони, проткнутые гвоздями. Ее глаза глядели на меня.
— Уходите, – повторила старуха, – и помните.
Такими же связанными шагами я прошел через коридор и лавку. Девушка посмотрела на меня своими туманными испуганными глазами. И словно чья‑то мощная рука тащила меня вперед. Я не в состоянии был остановиться и быстро вышел на улицу.
Мне показалось, что позади раздался насмешливый, злой и одновременно мелодичный смех мастерицы кукол.
14. МАСТЕРИЦА КУКОЛ НАНОСИТ УДАР
В тот момент, когда я вышел на улицу, ко мне вернулась подвижность, энергия и сила. Но, повернувшись, чтобы вернуться в лавку, я в метре от двери натолкнулся на что‑то, похожее на невидимую стену. Я не мог сделать и шага, не мог даже протянуть руку, чтобы дотронуться до дверей. Как будто в этом месте воля переставала функционировать, а руки и ноги отказывались слушаться меня. Я понял, что это было так называемое постгипнотическое внушение, часть того же явления, которое держало меня в неподвижности перед мастерицей и отправило, как робота, вон из лавки.
Я увидел подходящего ко мне Мак–Кенна, и на секунду мне в голову пришла сумасшедшая идея приказать ему войти и прикончить мадам Менделип. Здравый смысл немедленно сказал мне, что мы не сможем дать правдоподобного объяснения этому буйству и попадем на тот самый электрический стул, которым я только что грозился ей.
Мак–Кенн сказал:
— Я уже начал беспокоиться, док. Хотел уже вломиться сюда.
— Пойдем, Мак–Кенн. Я хочу как можно скорее попасть домой.
Он посмотрел мне в лицо и свистнул.
— Вы выглядите так, словно выдержали битву.
— Да, Мак–Кенн. И победа пока на ее стороне.
— Вы вышли оттуда довольно спокойно. Не так, как босс, который словно сбежал из ада. Что случилось?
— Я скажу тебе позже. Дай мне успокоиться. Я хочу подумать.
На самом деле мне хотелось вернуть себе самообладание. Мой мозг, казалось, был полуслепым, как будто я попал в какую‑то исключительно неприятную паутину и, хотя и вырвался, куски ее все еще цеплялись за меня.
Несколько минут мы шли молча, потом сели в машину и поехали. Затем любопытство Мак–Кенна взяло верх.
— Что вы все‑таки думаете о ней? – спросил он меня.
К этому времени я уже пришел к определенному решению. Никогда в жизни я не испытывал такой гадливости, такой холодной ненависти, такого неудержимого желания убить, какое возбуждала во мне эта женщина. И не только потому, что пострадало мое самолюбие. Нет, я был убежден в том, что в задней комнате лавки жило чернейшее зло. Зло настолько нечеловеческое и неизвестное, словно мастерица кукол действительно явилась прямо из ада, в который верил Рикори. Не может быть компромисса с этим злом, а также с мастерицей, в которой оно концентрируется.
Я сказал:
— Мак–Кенн, во всем свете нет ничего более злого, чем эта женщина. Не позволяйте девушке снова проскользнуть сквозь ваши пальцы. Как ты думаешь, она вчера заметила, что вы выследили ее?
— Не думаю.
— Увеличьте количество людей против фасада дома и позади его. Сделайте это открыто, чтобы они думали (если, конечно, девушка не заметила, что за ней следили), что мы не подозреваем о другом выходе. Они решат, что мы верим в то, что они выходят невидимыми через переднюю и заднюю двери. Поставьте наготове две машины в начале и в конце той улицы, на которой они держат гараж. Будьте осторожны. Если появится девица, следуйте за ней…