– Товарищи курсанты, кто видел, как и когда полковник Ильичев зашёл в училище?
Полусонная группа, увидев препода в гражданском костюме, вяло, но в унисон промычала:
– Нет, нет, не видели, никто не видел!
Тогда повеселевший полковник, нежно улыбаясь, на глубоком выдохе с облегчением промолвил:
– Очень хорошо! Запишем тему нашего занятия: «Маскировка».
На следующем занятии полковник Ильичев, прищурив оба глаза, обернувшись к доске, увидел в её верхнем углу расход личного состава и неожиданно задал вопрос не по теме:
– А сколько Вам осталось дней до отпуска?
Сразу из класса чуть ли не хором понеслись громкие ответы:
– 28 дней!
Прервав вопли курсантов, Ильичев сказал:
– Товарищи курсанты, я убеждён, что все Вы успешно сдадите сессию и поедете в отпуск домой к мамам, сёстрам и подругам. Итак, тема нашего занятия: «Дороги и колонные пути…».
Очередной наряд дневальным. Вкупе с караулами и кухней, в нарядах ты проводишь около 5 дней в месяц. Это если без залетов и тех, которые вне очереди. Привыкаешь. Бывает, выйдешь из наряда дневальным, а на следующий день идешь в караул или на кухню тяжело, но человек – такое животное, что ко всему привыкает.
Все, как обычно: принимаю учебный блок, на линолеуме много черточек от сапог, лампочка в коридоре не горит, треснуло стекло. Жалко сдающего смену курсанта Терещука, но все докладываю дежурному, ибо завтра спросят с меня. Терещук устраняет недостатки, вызывает электрика и оттирает линолеум, ибо к сдаче не готовился, так как уснул в учебном классе, о чем честно сообщает мне.
Ночная смена. Стою на тумбочке. Не на тумбочке, конечно, а на месте, возвышающемся над полом на несколько сантиметров, рядом телефон, со спины прямоугольник из пластика, обозначающий местонахождение дневального. Стою, опершись спиной в пластик, рукой держусь за телефон, одна нога подогнулась, как у цапли. Фактически сплю, слюни пускаю.
– Бабай!.. Кил мында! (примерный перевод с татарского: «Иди сюда, я сейчас надругаюсь над тобой!»), – кричит мне сержант. Почему-то в армии, да и в училище, считалось модным говорить какие-то гадости на других языках.
С утра сержант за ночной сон, хотя как можно спать стоя, дважды отправляет меня мыть учебный корпус. Вода холодная, пальцы красные, их сводит судорога.
В наряд заступают два дежурных и шесть дневальных по батальону. Первая тумбочка с одной стороны коридора, вторая – с другой. Дневальный «со второй тумбочки» из 40 группы, курсант Курбанов рассказывает:
– Сегодня ночью подхожу к кубрику отбиваться, открыл дверь пердёжь выпустить и посветлее чтобы было. И вдруг слышу голос, причём ясный и чёткий: «Всем собраться у ворот!». Я в полных непонятках, у каких ворот, кому собраться? Кто такую команду давал, вроде мне никто ничего не говорил и не предупреждал. Заглядываю внутрь: вроде тихо, все лежат трупиками. Я ориентировочно пошёл в сторону, откуда раздавался голос. И когда проходил мимо кровати курсанта Зырянова, он, падла, вскидывает руку и как заорёт: «Повстанцы, вперёд!». Я чуть не какнул от неожиданности… «Все, – думаю, – дошёл человек до ручки, уже и во сне командует…»
Иду на тумбочку, после обеда разморило, хочется спать. Не стою, а стекаю по стене. Щиплю себя за ногу и пытаюсь напевать какую-то песенку.
Спать на лекциях тяжело, кафедра спускается сверху вниз, как склон горы, всех видно. Все устроено так, чтобы каждый сидящий в зале был на виду. Но мы, как можем, маскируемся, поддерживаем руками головы, закрываем ладошками глаза. Наиболее наглые спят под лавками. Видя это, препод по партийно-политической работе, рассказывая что-то из жизни вождей, поднимается вверх, чтобы поближе рассмотреть спящую аудиторию. Начинается шухер и шуршание, как будто поднимается стая испуганных фазанов.
На второй паре сидим на семинаре по русской и зарубежной литературе. С первой частью ознакомились в школе. Читали мы в Советском Союзе побольше, чем сейчас, когда на замену книгам пришли гаджеты и компьютеры. А вот современная зарубежная литература была непонятным сказочным персонажем.
Писатели стран социалистического содружества выплевывали однообразные скучные произведения, процеженные собственной цензурой. После перевода на русский язык и окончательной идеологической обработки они становились совершенно пресными и нечитаемыми. Пытаемся пересказать идейные мысли польских и чехословацких писак, делая долгие театральные паузы.