Легко сказать.
— И что же Маша? — прямо набросились женщины на первого секретаря.
— А что у нас с чаем, Зоя Ивановна? — попытался сбить их настрой Пётр.
— Ох, извините! Пойдёмте в столовую, там нам найдут по стакану, — и завуч пошла вниз по лестнице.
В столовой пахло отвратно: подгорелым молоком, кислой капустой и ещё какой-то мерзостью. Петра чуть не вытошнило.
— Почему такой запах? — повернулся он к женщинам и прикрыл за собой дверь.
— Молоко, наверное, убежало, — спокойно пожала плечами женщина.
— Расхотелось мне чай пить. Пойдёмте в ваш кабинет, там поговорим.
— С Машей-то что? — видя, что начальство уходит, напомнила о себе воспитательница.
— Как вас зовут? — остановился Пётр.
— Клавдия Семёновна.
— Клавдия Семёновна, а можно Машу избавить от общения с девочкой, с которой она подралась?
Воспитательница одёрнула вязаную, вытянутую спереди, конечно же, коричневую кофту.
— Зачем?
— А затем, что эта девочка пыталась за завтраком отобрать у Маши компот. Девочку нужно наказать, а чтобы та не стала мстить Маше, её нужно изолировать. Машу. У вас есть пианино или гитара?
— Есть и пианино, и гитара в красном уголке, — вмешалась завуч.
— Вот туда и отправьте Машу. А вечером проследите, чтобы девочки не оказались в одной комнате, и чтобы они при всём желании не смогли встретиться. Хулиганку лучше всего закрыть до утра одну. Утром я появлюсь и узнаю у Маши, как прошёл день и что случилось — или не случилось — за ночь, — Пётр не смотрел на воспитательницу, говорил это Зое Ивановне, — И ещё, оказывается, Маша пишет стихи. Дайте ей, пожалуйста, чистую тетрадку и карандаш мягкий.
— Мягкий? — хором потерянно отшатнулись обе.
— Мягкий, чтобы легко писал и не царапал бумагу. На нём ещё буква «М» стоит.
— Хорошо, поищем, — пыл он всё-таки с педагогов сбил.
В кабинете директора Зоя Ивановна села на краешек стула сбоку от стола и предложила Петру хозяйское место. Он ломаться не стал — ещё не поймут.
— Зоя Ивановна, а почему Маша здесь, а не дома? Каникулы же. Кстати, а как её фамилия?
— Фамилия — Нааб. Мать у неё умерла в прошлом году, их у отца осталось трое детей, или даже четверо — точно не помню. Остальные сейчас у родственников, а Маша у нас. А отец её сейчас в тубдиспансере. У него открытая форма, врачи говорят, что долго не протянет, — завуч нервно скомкала извлечённый из кармана кофты носовой платок.
— Н-да. Плохо. А если он умрёт? Что будет с детьми?
— Скорее всего, отправят в Серов, в детский дом.
— А у вас сирот нет?
— Нет. Мы же школа-интернат, — махнула рукой завуч, явно с облегчением.
— Как звать отца, вы не знаете? — Пётр решил сам заглянуть в тубдиспансер — нельзя допустить отправку Вики в Серов.
— Нужно посмотреть в журнале. Вроде бы Готлиб, — Зоя Ивановна вскочила и попыталась куда-то убежать, но Пётр остановил её жестом.
— Не нужно, я найду сам. Зоя Ивановна, у вас кто шефы?
— Глинозёмный цех БАЗа, — не поняла та резкого перехода, даже очки сняла.
— Позвоните им и скажите, что я попросил как следует проконопатить и заклеить все окна — и в учебном корпусе, и в жилом, — пора прощаться.
— Хорошо, Пётр Миронович, — женщина снова надела очки и сразу приобрела деловой вид.
— И поваров поругайте. Как можно есть при такой вони? Завтра я утром, часиков в одиннадцать, появлюсь, если совещание не затянется — но появлюсь в любом случае. Да, последний вопрос: ваши ученики побеждают в городских олимпиадах по каким-нибудь предметам?
— В прошлом году Женя Кулеша занял второе место по математике, а первых давно не было, — развела женщина руками.
— Спасибо. Не провожайте, ещё простынете. Я сам выберусь.
Глава 2
Событие пятое
Войдя в «свой» кабинет, Пётр задумался. Может, уволиться к чёртовой матери? Забрать Вику Цыганову, уехать в Москву, писать там песни и книги и жить припеваючи. Зачем ему биться об стену в Краснотурьинске? Один в поле не воин, да и не дадут построить коммунизм в заштатном уральском городишке. Останавливало пару «но»: во-первых, этот самый Тишков был хорошим руководителем и очень многое сделал, чтобы превратить Краснотурьинск в один из самых красивых и благополучных городов Урала, а может, и всей страны. Во-вторых, семья этого Петра Мироновича. Ведь получается, кто-то убил его, чтобы перенести сознание Штелле в тело реципиента. Семья ведь не виновата. Бросить их? Не по-пионерски это.