— Ты писатель, дорогой? — надо же, какие подкованные пошли продавцы. Сам Пётр увидел значок члена Союза Писателей только вчера при вручении. В прошлой жизни не доводилось. Почему, интересно, выбран как символ именно Пешков? Чем Пушкин не угодил, или Толстой? Хотя, они же дворяне. Ну не Маяковского же или Есенина на флаг присобачивать. Самоубийцы. Кто там ещё из пролетарских? Гайдар с детскими рассказами? Нет. Новиков-Прибой? Ничего, кроме «Цусимы». Шолохов? Так он жив ещё. Действительно, получается, кроме Горького в символы никто и не годится.
— Есть немножко.
— А что написал? Я много читал.
В нескольких метрах от того места, где они стояли, был под потолком размещён динамик в виде раструба, и из него, пусть с бульканьем и треском, неслась песня, которую уже не напишет Валерий Курас.
Пётр ткнул пальцем в динамик.
— Дарагой, ты эту песню написал? — приятно видеть, как в чёрных глазах собеседника вспыхнул огонёк азарта.
Конечно, песня украдена. Чем гордиться? А есть чем гордиться. Почти нет сейчас хороших песен. Почему русские люди поклоняются нечёсаным «битлам»? Просто потому, что они из-за бугра? Нет. Для шестидесятых годов их песни и на самом деле прорыв. А вот мы этот прорыв скоро ликвидируем. Кто бы ни забросил их с Викой Цыгановой в это время или в эту реальность, но подбор у этого товарища интересный. Певица, которая знает ноты и окончила нужное учебное заведение, и какой-никакой, а писатель и поэт. Зачем забросили? Чтобы они сделали эту страну «не только в области балета впереди планеты всей». Нет другого ответа на этот вопрос. И процесс пошёл. Почему бы не гордиться этим?
— Армен, мне нужно продукты для лобио. Найдёшь хорошую белую фасоль и грецкие орехи? Ещё нужны пряности, ну и дыни с мандаринами тоже не помешают. А ещё нужна печень говяжья и морковь.
— Так ты эту песню написал? Ты Тишков? — не отступал со своих позиций армянский мачо.
— Мы, вдвоём с дочерью, — ну, раз хочет услышать ответ…
— Пойдём со мной! — вообще акцент пропал.
— Куда пойдём?
— К дяде пойдём, — и даже схватил за локоть. Приспичило?
— Армен, мне продукты надо, к ужину ведь ещё готовить. Время… — не дали договорить.
Мачо приволок его к обшарпанной, когда-то покрашенной зелёной краской, двери.
— Будут продукты, ты, дарагой Тишков, пока с дядей поговори, а я всё найду. Не пожалеешь, — кустистый вулкан втолкал Петра в комнату, прокричал что-то на одном из языков народов СССР и исчез.
Пётр огляделся. Деревянный растрескавшийся стол. С обеих сторон приставлены табуретки. Сидят два немолодых армянина, скорее всего, и играют в нарды. Тот, что лицом к двери, хозяин кабинета, наверное, очень похож на Фрунзика Мкртчяна. Через две недели ведь на экраны страны выйдет «Кавказская пленница». Только «Мкртчян» одет иначе — не галифе, а хорошие серые штаны. Сейчас все ходят в брюках, застёгнутых выше пупка, из-за чего получается несколько комичный с точки зрения Петра вид — «Чарли Чаплин жив». У него самого сейчас костюм со штанами, где ремень на два пальца ниже пупка. И не тонкий ремешок, а специально сшитый в сапожной мастерской — чуть пошире, и с замечательной пряжкой на два колка, выточенной в ЛМЦ.
— Заходи, дорогой товарищ Тишков, присаживайся, Акпер сейчас чай принесёт, — подзатыльник лёгкий, и оппонент по нардам исчез за дверью. — Я Петрос Мкртчян — директор этого рынка.
— Пётр Миронович Тишков, — представился Пётр и поискал глазами вешалку. В кабинете было жарко, в углу гудел самодельный тэн, — Мкртчян? А Фрунзик — не родственник?
— Вай! Откуда знаешь Фрунзика? Это мой племянник. Ну, не прямой племянник. Двоюродный. Вон вешалка.
Точно, в углу в доску было вбито три гвоздя, а сама доска прибита к стене. Пётр снял пальто, шарф, пристроил под вешалку многострадальный счастливый портфель.
— Так откуда Фрунзика знаешь?
— Кино смотрел. «Кавказская пленница». Скоро показывать будут.