— Милостивый сударь Андрей Георгиевич, — довольно сухо сказал он, — в Зимнем дворце вы должны принимать пищу только здесь!
Как же неудобно чувствуешь под тяжелым взглядом недовольного Николая I. Макурин смешался, встал у своего стула, который стоял перед государем.
— Садитесь уже, не на гвардейском плацу, — так же недовольно, но уже мягче предложил монарх, — остынет уха.
— Виноват, ваше императорское величество! — на всякий случай повинился Макурин, — попросил: — разрешите мне поставить скромные подарки?
— Мгм! — хмыкнул император, но позволил. Макурин со слугой споро пометали огурцы и варенье. Не в плошке и в банке, конечно. Варенье было перелито в изящные розетки, а огурцы — в специальную чашку. Николай Павлович равнодушно проводил варенье, но от на огурцах его взгляд остановился. Не секрет, что император имел определенные слабости, хотя вообще-то к пище оставался безразличен. А чашка с огурцами к тому же стояла напротив Андрея Георгиевича, то есть с другой стороны к монарху. И запах был очень предосудителен. Государь с интересом посмотрел на это лакомство, потом на своего делопроизводителя.
— Скромные гостинцы моего сельского поместья, — понял его попаданец, — прошу вас, вше императорское величество, угощайтесь!
Грозный сюзерен попробовал первым, похрустел огурчиком.
— Вкусно, однако. Хорош на зуб! — оценил он огурец, — или особенный овощ? Какой-то хрустящий и бодрящий.
— Не знаю, ваше величество, — признался Макурин, — но вкус очень впечатляющий. Я узнаю у крестьян, как это они добиваются.
— И варенье тоже прекрасно! — добавила Александра Федоровна, — зима уже кончается, а такое чувство, что только вчера сварили и залили банку. У вас весьма хорошие работники, однако.
— Но варенье-то пусть, — вновь переключил на себя внимание император, — но про огурцы вы мне узнайте!
Просьба августейшего монарха, да еще таким повелительным тоном, была равносильна грозном приказу. Разумеется, Андрей Георгиевич не только встал и поклонился, но и почтительно сказал, что тот час же узнает по приезде и либо самого мастера отправит, либо послание с гонцом.
— Тогда уж и мастерицу варенья, — произнесла Александра Федоровна свою просьбу, — мне только узнать, как она делает такое варенье!
На второе было печеное мясо с жареным картофелем и монарх так вкусно захрустел соленым огурцом, что к чашке потянулись все сидящие за столом. Чашка в миг опустела, а Николай I скорбно сжал губы. К счастью, слуга к этому времени дальновидно вытер металлическую плошку и ее можно было без всяко смущения поставить на стол. А там еще было огурцов фунта три!
— Где это твое поместье? — успокоившись, спросил Николай, — там, наверное, летом рай земной?
— Рай, — согласился Макурин, — и от Санкт-Петербурга, в общем-то, совсем недалеко. Но дороги отвратительные даже зимой. Летом я еще не ездил, однако, прислуга рассказывает страшные вещи. По-настоящему глухой угол.
— Ну, сударь, вы преувеличиваете, — укоризненно произнесла Анастасия Татищева, — вы еще скажите, что там комаров тьма-тьмущая и ехать туда нельзя под угрозой укусов.
— Отчего же? — живо повернулся Макурин к девушке, — я там был еще зимой, но опять же слуги сообщили, что помещичий мой дом стоит на взгорье и летом там часто бывают несильные ветры.
Андрей Георгиевич был по традиции посажен к фрейлине императрицы. Оба были в некотором смущении и молчали под недовольством императорской четы. При чем, если Николай I многозначительно недовольно смотрел на жениха, то Александра Федоровна на невесту. И Андрей Георгиевич чувствовал, что после обеда этим не ограничится, оба получит от своего суверена большого фитиля за такое поведение. Только вот разговор как-то не шел в обе стороны. И стеснялись, и обижались, и разочарованно отворачивались. Оказалось, что ничего, не рухнули, как заговорили. Даже прежние чувства как-то ожили. Настя вдруг незаметно для остальных шаловливо ему показала язык и он хотел было при всех поцеловать ее. Еле удержался.
— После обеда, — многозначительно посмотрел на него император, — подойдите ко мне в кабинет, есть важные дела, не терпящие отлагательства.
Попаданец не удивился. Наоборот он бы поразился, если бы его оставили в абсолютном покое. Однако, как ему очень казалось, сегодня будет идти разговор не только и даже не столько о делах, сколько о чувствах его к ней. И его величество будет выражать свое недовольство камергером. Хм, в какой-то мере он прав. Хотя он бы сказал, он бы точно произнес, если бы хотел вдребезги разругаться, — можно ли сравнивать темпы его в амурной сфере, а императора — в политической. И пусть он честно ответит. Ох, не скажет ведь, вьюноша! Все мы храбры дома за бутылкой водки и боязливы на глазах начальства.