И первый крик состоял всего из одного слова, которого он раньше не слышал:
– Господинееее!
Единственное, незнакомое ему ранее слово, взвилось в тумане, как сигнальная ракета, словно сообщая (ему, Марко Каррере, ведь больше там никого не было): «Помогите! Мы здесь! Случилась авария!»
Но где это «здесь»?
– Господинееее!
Марко двинулся на этот крик. Едва сделав первые шаги, он понял, что время возобновило свой бег: беспрестанное гудение клаксона стихло, послышался металлический лязг. И ещё более непонятные слова, произнесённые мужским голосом – а тот, что продолжал вопить «Господинееее», был, да, женским.
Вдруг из-за белой стены тумана пугающе близко возникла женщина. Цыганка. Её лицо было окровавлено и перекошено непрерывно летящим изо рта криком: «Господинееее!» Мужское бормотание слышалось теперь совсем близко, но человека, который его издавал, видно не было. Потом появился мужчина – старик-цыган с текущей по виску на шею кровью, – но бормотал не он. За его спиной возник «Форд-Таунус» с распахнутыми дверями: из-под капота клубами валил дым. Марко продолжал плыть в этом гигантском стакане молока, не сознавая, что делает и что ищет. Может, другую машину? Может, он искал другую машину? Может, он что-то почувствовал? Или узнал её по звуку клаксона?
– Господинееее!
Но вот и она, другая машина – стоит, впечатавшись в фонарный столб и практически оставшись без передка. Похоже, «Пежо-504» – как у отца. Похоже, серый металлик – как у отца. И другой цыган, да, помоложе первого и вроде бы невредимый, распахнув дверь и бормоча что-то себе под нос, вытаскивает из салона какого-то человека. То ли без сознания, то ли, да, мёртвого.
Похоже, девушку.
Похоже, его сестру Ирену.
– Господинееее!
Папа, можно мне взять машину? Ирена, ну, хватит уже... И как мне быть, если нужно съездить в Абетоне и в Болгери, и на праздник в Импрунету? Попроси кого-нибудь из подруг тебя отвезти. Никто не может, я одна съезжу. Ирена, у тебя даже прав нет. Есть розовые, временные! С временными тебе нельзя за руль без инструктора. Но все мои подруги так делают! А тебе нельзя. Да ладно, я осторожно, клянусь! Нет. Боишься, что меня остановят? Да. Но ведь меня не остановят, никогда не останавливают! Я сказал нет. А я всё равно возьму! Не вздумай...
Сколько же раз за последние несколько недель Марко слышал эти споры! И с каким же азартом в этой, да и во всех прочих диатрибах между отцом и Иреной болел за неё, свою ужасно умную и ужасно измученную сестру – свою путеводную звезду, свой идеал жизни и юности, вечно страдающую, вечно встревоженную, гневную, пылкую, с набухшей голубоватой жилкой на виске, которая делала её столь непохожей на других, благородной, мятежной, лучшей из лучших. И вот теперь она лежит перед ним на земле, там, куда уложил её этот молодой цыган, пытаясь оживить в нарушение – хотя тогда этого ещё никто не знал – всех самых элементарных правил оказания первой помощи, но, вне всякого сомнения, старательно: бледная, без видимых повреждений и без сознания. Ирена. А вдруг она мертва?
– Господинееее!
Но нет, она не умерла и на самом деле даже не пострадала – просто потеряла сознание, и через минуту Марко Каррера это узнает. Но в тот миг он смотрел на неё совершенно так же, как смотрел на её тело семь лет спустя, в семь утра, в больничном морге Чечины: взглядом, полным того же отчаяния, той же жалости, гнева, беспомощности, ужаса и нежности. Взглядом, которым ему каким-то таинственным и пугающим образом было, по-видимому, суждено смотреть на неё, если, конечно, правдив мамин рассказ, что неполных пяти лет на том самом пляже в Болгери, где она погибнет, в ночь Св. Лаврентия[9] на просьбу всех присутствующих – мамы, её подруги, дочерей подруги и даже самой Ирены – загадать желание, пока падает изумительно красивая звезда, он, даже не до конца понимая, что это значит, произнёс: «Чтобы Ирена не покончила с собой».
Ирена, его идеал. Сестра, не терпевшая его присутствия, как не терпела никого, по крайней мере из членов семьи, и потому к восемнадцати годам ставшая крестом этой семьи, не говоря уже о семенах беды, которые она щедро сеяла вокруг себя – падения, несчастные случаи, переломы, ссоры, депрессии, наркотики, психотерапия – и которые потом прорастали в атмосфере всеобщего терпеливого сострадания к ней, чувства, которого Марко, наверное, единственный человек в мире, всегда избегал, продолжая, однако, понимать и оправдывать её поступки, вставать на её сторону и любить, невзирая на все её многочисленные злодеяния. И первое из этих злодеяний, если составлять список, она совершила как раз тем утром, в том непроглядном тумане.