До конца лета эта нить была их секретом. Точнее, Марко сразу же обсудил всё с Мариной, но дочке рассказывать не стал, поскольку она просила никому не говорить. Весь август Марина изо всех сил пыталась не ходить у дочери за спиной – ни на пляже, ни дома, ни в саду, – но безуспешно, потому что если и вспоминала об этом, то слишком поздно. И умилялась, замечая, как девочка, распутывая нить, скрупулёзно и терпеливо обходит её в обратном направлении. Потом умилялась, глядя, как бабушка и дедушка Адели, сами того не подозревая, всякий раз – будто нарочно – проходят у неё за спиной, и она снова, с той же скрупулёзностью и тем же терпением, обходит их по кругу в обратную сторону. А после умилялась, наблюдая за её недавно завязавшимися отношениями с отцом и восхищаясь его врождённым талантом никогда – в самом деле никогда – не проходить у неё за спиной. И Марко, видя, как умиляется Марина, умилялся сам. Для них обоих это лето выдалось бесконечно трогательным. Им и в голову не пришло беспокоиться.
В сентябре малышка должна была пойти в детский сад, и Марко воспользовался случаем, чтобы убедить её рассказать о нити маме. Месяц спустя на той же самой кухне Адель повторила Марине всё, что раньше рассказала отцу. Марина растроганно улыбнулась и тоже принялась задавать дочери вопросы – правда, совсем не похожие на те, что задавал он: более практичные, менее романтичные и потому гораздо более сложные для ребёнка. Когда она поняла, что к неё прикреплена нить? Из чего она сделана? Может ли порваться? Из ответов Адели, пускай и сбивчивых, Марко с Мариной поняли, что мысль о нити за спиной возникла у девочки во время просмотра фехтования на Олимпийских играх в Барселоне: Джованна Триллини, женская сборная рапиристок, тонкие провода, тянущиеся за белыми куртками и передающие импульсы нанесённых уколов на монитор – а после ликование победительниц, сорванные маски роботов, из-под которых показались лица девушек, их улыбки, волосы: всё это, поняли оба, и произвело на Адель столь сильное впечатление. Им и в голову не пришло беспокоиться.
Воспитателям детского сада решили ничего не рассказывать – по крайней мере до первого происшествия. А их не было и не было. Крохотный сад целиком умещался в квартире на ларго Кьярини, неподалёку от пирамиды Цестия, где можно было сколько угодно прижиматься к стене, не привлекая внимания окружающих. В целом Адель столкнулась с теми же проблемами, что и остальные дети: разлука с родителями, новая обстановка, новые привычки. Нити никто не замечал. А если кому и случалось пройти у неё за спиной, Адель спокойно и терпеливо обходила его, так аккуратно копируя его движения в обратной последовательности, что тот, взрослый или ребёнок, ничего не замечал. Дома же Марко с Мариной играли с нитью открыто: Марко притворялся, что спотыкается об неё или, наоборот, перепрыгивает, Марина – что развешивает на ней одежду. Весь тот год – очень счастливый год – им и в голову не пришло беспокоиться. И в следующем году всё тоже прошло гладко, за исключением единственного инцидента, когда детей повезли на ферму в Маккарезе, и Адель наотрез отказалась выходить из автобуса. Обычно девочка легко выходила на улицу, всякий раз находя способ управиться с нитью, но в тот день она заупрямилась, и одной из двух воспитательниц пришлось остаться с ней в автобусе. Заехав за дочерью в сад и узнав о происшествии, Марина сразу же поняла причину того, что воспитатели назвали «капризом», но слишком торопилась домой и решила, что объяснит им всё как-нибудь потом. В машине она на всякий случай спросила Адель, не связан ли отказ покидать автобус с нитью, и малышка кивнула: там, на ферме, было слишком много животных, а для животных нить могла представлять опасность. Аргумент выглядел здравым и вполне логичным, ведь речь шла о разумной предосторожности, и Марина была этим тронута. Вечером она пересказала историю Марко, и он тоже был тронут. Им и в голову не пришло беспокоиться.