Вот только в основном он побеждал. Он был хорош. В дружеском покере (тех невинных субботних посиделках, где можно выиграть от силы двадцать тысяч лир) ему не было равных, и потому, а отчасти и благодаря дурной славе, со временем превратившей Дуччо в Неназываемого, его вскоре попросту перестали пускать. Марко пускать не перестали, и какое-то время он продолжал садиться за стол, постоянно выигрывая, пока сам не бросил эту мелочёвку, чтобы последовать за другом на более профессиональную стезю. Поначалу это были лошади. Будучи несовершеннолетним, Дуччо Киллери не мог попасть ни в подпольные игорные притоны, ни в казино, но на ипподроме «Мулина» документов не спрашивали. К этому у Дуччо тоже оказался талант, причём не случайный, поскольку он уже не раз прогуливал уроки, чтобы поглядеть лошадей на разминке, и проводил всё утро на ипподроме в компании мучимых катаром стариков, знакомивших его с тайнами рысистого царства. А рядом с ним на этих бесценных утренних уроках, послеобеденных заездах в манеже или вечером на том же ипподроме, где Дуччо делал ставки на лошадей, которых успел посмотреть, или фаворитов экспрессов, о которых только слышал, всё чаще и чаще стал появляться Марко. И снова друзья выигрывали гораздо больше, чем проигрывали.
Однако, в отличие от Марко, который всё же не оставлял ни прочих друзей, ни спорта, ни интереса к девушкам, а семью старался держать в неведении о своих делах – иными словами, не отказывался от возможного блестящего будущего, которое ему наперебой предсказывали, – Дуччо воспользовался азартными играми, чтобы окончательно порвать с участью сытого буржуа. И если поначалу его глубоко ранило внезапное открытие, что теперь он стал Неназываемым, то впоследствии он научился обращать этот факт в свою пользу. Да, бывшие друзья сторонились его как чумы, но он по-прежнему ежедневно виделся с ними в школе, а поскольку Флоренция – всё-таки не Лос-Анджелес, время от времени случайно встречал их на улице, в кино или в баре. Он прекрасно понимал, что любая его фраза обладает сверхъестественной силой анафемы, а с учётом того, что дурное рано или поздно случается с каждым, его «неплохо выглядишь» и «ты что-то сам не свой» представляли одинаково смертельную опасность, сражая собеседника наповал. Как бы это странно ни звучало, в конце семидесятых годов двадцатого века мальчишки и вправду верили, что у Дуччо Киллери дурной глаз. Но не Марко, разумеется, и потому вопрос, который ему задавали все вокруг, каждый раз был одним и тем же: «Зачем ты вообще с ним общаешься?» И ответ тоже был неизменным: «Потому что он – мой друг».
И все же, хоть Марко никогда бы в этом не признался, у него имелись и другие, куда менее невинные причины общаться с Дуччо. Одной из них, как мы уже сказали, были азартные игры: рядом с другом Марко почувствовал невероятный прилив адреналина, заработал денег и обнаружил целый новый мир, о котором не догадывались ни его рафинированная мать, ни кроткий отец, ни сестра с братом – пока первую, Ирену, на четыре года старше, с головой накрывали собственные неурядицы в личной жизни, второй, Джакомо, чуть младше, сгорал от ревности. Другая причина была безнадёжно нарциссической. Тот факт, что он продолжал общаться с персоной нон грата, ему прощали: за ум, за чудный характер, за щедрость – в общем, независимо от причины Марко имел право идти против диктата толпы, не подвергаясь за это никаким санкциям, и любоваться собой в свете этого права ему нравилось. Собственно, если честно, этим и ограничивался круг причин, по которым он на протяжении многих лет продолжал общаться с Дуччо Киллери, а те, что питали их старую дружбу, одна за другой сходили на нет. По правде сказать, Дуччо сильно изменился, а любые изменения, как тогда только начинал понимать Марко, – к худшему. Выглядел он теперь довольно неопрятно: когда говорил, из уголка его рта тянулась белёсая струйка слюны; волосы цвета воронова крыла покрылись жирной коркой и перхотью; он редко мылся и частенько пованивал. Со временем Дуччо утратил интерес к музыке: Англия возрождалась – появились Clash, Cure, Graham Parker & the Rumour, целый сверкающий мир открыл слушателям Элвис Костелло – но ему было плевать. Он больше не покупал пластинки и не слушал кассеты, которые записывал для него Марко, не читал книг и газет, кроме «Конного спорта». Речь его скатилась до скудного, совершенно чуждого ровесникам лексикона: «желаю здравствовать», «окей» (или даже просто «ок»), «с превеликим удовольствием», «мораль сей басни», «всего наилучшего», «в некотором смысле», «всенепременнейше». О девушках он тоже не задумался, довольствуясь проститутками из парка Кашине.