Нет, Марко по-прежнему любил его, но как друг Дуччо Киллери более не имел практического значения – и вовсе не из-за дурной славы Неназываемого. Напротив, пользуясь собственной безнаказанностью, Марко яростно, даже почти героически продолжал бороться с этой славой, особенно если речь шла о какой-нибудь девушке, которая ему нравилась: вы что, совсем чокнулись, говорил он, не понимаю, как можно в это верить. А когда ему предъявляли список бедствий, горестей и болезней, вызванных одной лишь встречей с Дуччо, Марко повторял свои обвинения и гневно выкрикивал решающий аргумент: да Господи Боже, хоть меня возьмите. Я ведь с ним общаюсь. И ничего со мной не случилось. Вы общаетесь со мной – и ничего. Так какого хрена вы языками чешете?
Но избавиться от плотного кокона, затвердевшего вокруг Дуччо Киллери, было уже невозможно. Потому-то, чтобы опровергнуть рассуждения Марко, и возникла теория глаза бури. Она гласила: если тому, кто оказался в центре вихря, сметающего с лица земли целые города, удаётся избежать тяжких последствий, то и тому, кто тесно общается с Неназываемым, как это делал Марко, ничего не грозит; но стоит произойти малейшему периферийному контакту – случайно столкнуться на улице, проехать мимо в машине, даже просто махнуть издали рукой – и поселению конец: ураган его попросту уничтожит. На том и порешили: друзья Марко продолжали подшучивать над ним и всерьёз верить в несчастья, вызванные бароном Субботой (ещё одно прозвище, прилипшее к Дуччо Киллери, наряду с Лоа, Бокором, Мефисто и Калипсо), а сам Марко Каррера – продолжать с ними общаться, при каждом удобном случае обвиняя в суеверии. Так было достигнуто единственно возможное равновесие: теория глаза бури.
Эта штука (1999)
Аделино Вьесполи
виа Каталани, 21
00199 Рим
Италия
для Марко Карреры
Париж, 16.12.1999 г.
Оно пришло, господи, оно пришло. Пришло, а никто и не заметил. Письмо серьёзное, Марко, а я, как всегда, не знаю, что ответить.
Да, я действительно несчастна, но в этом нет ничьей вины, вина лежит только на мне. Хотя нет, я не права, не стоило мне писать «вина» – наверное, нужно было сказать «штука», а не вина.
Я родилась с этой штукой, я ношу её в себе уже тридцать три года, и это ни от кого не зависит, только от меня, как чувство вины, которое тоже ни от кого не зависит, человек просто рождается не окончательной скотиной и потому оно у него есть.
И что же мне тебе сказать? Я говорю: да, теперь ты мог бы найти способ проверить, верно ли то, что ты думаешь и пишешь, и для этого не нужно быть богачом и красавцем. Теперь ты невинен как младенец, совесть тебя не мучает, и ты можешь начать всё сначала, можешь даже, если хочешь, снова наделать ошибок, можешь вернуться в далёкое прошлое.
А вот я не могу, Марко, я в совершенно ином положении, и из чувства вины должна всё перевернуть вверх дном, а после, возможно, уже никогда не обрести покоя. Но я знаю, что ты меня понимаешь, потому что ты из того же теста, и любишь ты так же – боясь причинить боль тем, кто рядом.
Я верю, что ты лучшая часть моей жизни, та, что не лжёт, не увиливает и не бесит (ты позвонил, а я растерялась), та часть, что приходит в мечтах или даже в снах, потому что ты всё ещё мне снишься.