- Они так увлеклись собой, своим величьем, своими играми, что забыли, что «у века каждого… на зверя страшного… найдется свой однажды волкодав», - пропела Заваркина, - и что они тоже люди. И могут, например, умереть.
- Ты что несешь-то? – испугалась Зульфия.
- Я захмелела, - Анфиса отодвинула от себя стакан, в котором осталась только мята.
О, моя счастливая Зульфия! У нее драма, если чиновник обманул или муж ужин раскритиковал. Знала бы она о моей разновидности конфликта: когда оголтелое зверье - отбросы рабочего района - лупит тебя ножками от стульев только за то, что ты дышишь их воздухом.
Я тогда попала в больницу, помнишь?
Чтобы скрыть уголовщину и не лишиться дотации Верховная Тварь положила меня в глазное отделение, якобы с ячменем. К ее счастью, вся физиономия у меня была фиолетово-коричневая и разобрать, есть ли там ячмень или нет, не представлялось возможным.
Девочки-восьмилетки меня боялись. Когда у меня открылся один глаз, я посмотрела на них взглядом пойманного в капкан зверя, причем не крупного, а так… зайца или суслика, которому стальные жвала перебили хребет. Они, небесные создания – с косичками, куклами и умытыми лицами – казались мне существами с другой планеты. У одной из них было две пары гольфиков: одни выше колена, бирюзового цвета, а другие – чуть ниже колена, цвета незабудок или барвинка. Я не знала тогда, что на свете существует такой цветок – барвинок.
Когда ты сбежал с уроков и навестил меня, то засмотрелся на нее, на трогательный хрупкий барвинок в гольфиках, помнишь? Тебе было уже десять. Ты был взрослым мужчиной.
Меня побрили налысо. Детдомовских вшей испугались. У меня еще не сошел отек, и ты удивился тогда, как мы с тобой похожи. Как брат и сестра. Хотя, если честно, я была больше похожа на лысого хомяка, чем на тебя.
С тех пор я только один раз дала своим волосам вырасти длиннее, чем на полтора сантиметра. И никогда больше не плакала. А эти три ублюдка, что били меня той ночью в пустой классной комнате… Они все сгорели.
Глава восемнадцатая. Я нахожу это ироничным.
- Ты все уладил? – спросил Барашкин, отодвинув от себя пепельницу с дымящейся сигаретой. Бросив курить почти двадцать лет назад, он не выносил табачного дыма.
- Да, сегодня первое заседание, - подтвердил его брат. Он сидел в кресле с прямой спиной, положив руки прямо перед собой на полированный стол, - никакой прессы не предвидится.
- Ты разговаривал с… - Барашкин выразительно посмотрел наверх. Его брат кивнул.
Барашкин посмотрел на него в нерешительности. Он не хотел нагнетать напряженность, но предупрежден – значит вооружен.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - усмехнулся Колдырев и глубоко вздохнул, - ты думаешь, что если на заседание явится его дежурная сучка, значит…
- Она не явится, - Барашкин попытался придать своему тону максимум убедительности.
Колдырев кивнул и встал. Братья пожали друг другу руки, и, выйдя из кабинета, разошлись в разные стороны: Барашкин спрятался у себя и плеснул в стакан коньяка, Колдырев же спустился к машине, чтобы проехать пару кварталов до здания суда.
Он вошел в зал суда вальяжной походкой и с легкой улыбочкой, немного отстав от своего адвоката. Но тут он увидел то, что заставило его сбиться с шага и перестать ухмыляться: Заваркина в красном кардигане.
Она стояла, облокотившись на деревянные перила, что отделяли главных действующих лиц от зрительного зала. Колдырев, растеряв свою напускную важность, ринулся к ней.
- Как вы узнали? – спросил он, серея лицом.
- Я прошу вас воздержаться от разговоров с прессой, - прошептал догнавший его адвокат.
- На сайте суда висит информация об этом заседании, - спокойно ответила Заваркина и уточнила, - об этом открытом для прессы заседании.
- Ты врешь! – Колдырев вскипел, - там нет фамилии!
- А зачем мне ваша фамилия? – притворно озадачилась Заваркина.
Колдырев растерялся. Он беспомощно посмотрел на своего адвоката и рванул воротничок. Его лицо снова сменило окраску и стало похоже на пломбир, плохо перемешанный с вареньем.
- Это он тебя прислал? – отчаянным шепотом спросил он, тяжело дыша, - не подходи ко мне!
Заваркина широко улыбнулась и, ничего не ответив, заняла место в зрительном зале. Колдырев, которого адвокат придерживал за локоть, прошел на место обвиняемого. Там он сел, сгорбившись и оперевшись руками на стул.
Суд пошел своим чередом. Во время чтения обвинителем судебного заключения, которое составляло сорок семь листов, в зале не раздавалось ни звука: только дура-муха, залетевшая в форточку, тихо жужжала, и хрипло дышал обвиняемый.