— Откуда вы знаете, что было холодно и скользко? — вдруг спросила Дженни.
— Загуглила, — невозмутимо ответила Заваркина и продолжила.
У самых ворот она столкнулась с молодым человеком. Он был вовсе не семинаристом, как говорится в нашей легенде — семинарии в городе Б тогда еще не было. Он был студентом мужской гимназии. Глаза у него были дерзкие и зеленые, словно луг после дождика. Посмотрел он на нее своими глазищами и всё — пропала Катька. Стала она его поджидать каждое утро у ворот, а он, не будь дураком, приходил как по часам и обязательно раскланивался. Катенька, надо отметить девицей была аппетитной, поэтому очень скоро они со студентом принялись разгуливать под луной по парку и яростно спорить о бытии. Как тогда было принято.
Гуляли они тенистыми аллейками недолго: в декабре начались волнения. Первыми заволновались студенты мужской гимназии: они восстали против своего директора. Краеведческие книжки умалчивают о том, в каких бедах его винили, но, скорее всего, в самых распространенных и по сей день: растратах, откатах и использовании служебного положения. Они бросили ходить на занятия, выписали своих родителей из отдаленных уголков губернии, чтоб те разобрались, а сами пошли в женскую гимназию подбивать девиц на бунт.
Катенька и еще несколько продвинутых учениц легко «всколыхнулись» и присоединились к сходке гимназистов. Остальным девицам был объявлен бойкот.
Занятия приостановили на месяц, и Катенька, ее студент, несколько гимназистов и гимназисток стали заседать на этом чердаке. Катенька произносила речи, призывая не ограничиваться бойкотом и строго осудить своих соучениц за равнодушие к происходящему и трусость, и в качестве наказания, например, пустить их босиком по морозу. Пили ли они на своих заседаниях портвейн, спорили ли об искусстве, курили ли опиум — об этом ничего неизвестно.
Однако ж, природа взяла свое, и там, где страстные речи, там же и страстные объятия. Задержавшись однажды, Катенька и гимназист осуществили свою любовь. Но, как водится, от пылкости да по юности у Катеньки в животе завелись дети.
Та, обнаружив беременность и справедливо опасаясь гнева папеньки, спряталась на чердаке. На этом чердаке. Здесь она поджидала гимназиста, и здесь же состоялось драматичное объяснение, которое прояснило, что для него важнее всего сейчас Родина и ее беды, а не семья и зареванная Катенька. Девица, доведенная до отчаяния, взяла и повесилась. Может быть, даже на этой балке, — Заваркина показала пальцем вверх.
— Насчет призрака Катеньки, бродящего по коридорам школы Святого Иосаафа, ничего сказать не могу, своими глазами не видела. Возможно, Катенька из вредности стала являться своему возлюбленному в виде призрака, застенчиво серебрясь при луне, потому как неделю спустя зеленоглазого студента загрызла совесть. Он вернулся на этот чердак и отравился, выпив тридцать пузырьков чернил.
Волнения продержались еще месяц и пошли на спад. Гимназистов и гимназисток рассадили за парты, чердак заколотили, и полвека о нем никто не вспоминал.
— Жуткая история, — буркнула Соня.
— А мне понравилось, — возразил Егор.
— Более жизненно, чем первый вариант, — сказал Кирилл, вставая, — а то любовь великая, трагическая гибель. Девчонкам, конечно, романтический вариант больше нравится, а то как-то неловко одеваться каждый год беременной самоубийцей.
— Она всё выдумала! — крикнула Дженни.
Ребята удивленно оглянулись на нее. Она стояла, скосолапив ступни в своих нелепых огромных туфлях. Ее руки были странным образом сложены на груди: одна кисть держала другую судорожно и крепко, будто спасая пальцы от обморожения. На лице ее отражалось страдание, словно ей сказали, что ее любимый плюшевый мишка убил двадцать пять младенцев.
— А может и выдумала, — легкомысленно пропела Заваркина и зачем-то посмотрела в угол.
Кирилл проследил за ее взглядом и увидел кучу старых пыльных фотоальбомов, которые вполне могли лежать тут с начала прошлого века. Он повернулся к Заваркиной, встретившись с ней взглядом. Она легонько качнула головой и одними губами шепнула: «Не сейчас». Кирилл коротко кивнул.
— Как отсюда выйти? — напряженно спросила Дженни.
— Либо через кабинет Анафемы, либо вниз по лестнице, — ответила Заваркина, вставая.
— Зачем отсюда вообще уходить? — возмутился Егор.
— Вам еще спортзал мыть, — улыбнулась Заваркина.
Дженни решительно направилась к лестнице. За ней шла Соня и ухмыляющаяся Заваркина. Кирилл светил телефоном, а Егор плелся, нехотя переставляя ноги.
Путь вниз так же шел мимо кабинета директрисы и кабинета завуча по воспитательной работе. Еще через два поворота показалась еще одна полированная заслонка.
— Шкаф в кабинете вахтера, — коротко пояснила Заваркина.
И застенных путешественников ждали еще два поворота вниз, которые привели их к точно такой же дверце, какая вела на чердак.
— Аккуратно, — сказала Заваркина и толкнула дверь ногой. Ребята вошли вслед за ней в совершенно обычное подвальное помещение. Было светло, вдоль стен тянулись трубы, укутанные стекловатой, что-то мерно гудело. Пахло обычно: теплым подвалом, застоявшимся воздухом. Откуда-то из вентиляции тянуло подгоревшей лапшой.
— Здесь крыс нет? — спросила Соня.
— С чего бы им здесь быть? — спросил Кирилл с точно такой же интонацией.
— Я не с тобой разговариваю, — огрызнулась Соня.
— С чего бы тебе со мной вообще говорить? — с деланным недоумением спросил Кирилл.
Заваркина, идущая впереди, тихонько хмыкнула. Егор, оттолкнув Дженни, пролез между Кириллом и Соней и догнал ее.
— Так как там с Балом?
— Бал отменен, — просто ответила Заваркина, — на днях вам об этом сообщат.
— А что делать? — Егор заглянул ей в лицо, — я считаю, что надо бороться.
— Он просто себе трон заказал, — пояснил для Анфисы догнавший их Кирилл.
— Трон? — скривилась Заваркина, — и кого ты решил изображать? Короля Артура?
— Святого Патрика, — съехидничал Кирилл.
— Святой Патрик был скромным проповедником, — улыбнулась Заваркина, — ладно, не расстраивайся, будешь карикатурным Святым Патриком.
Она похлопала его по руке и оглянулась на девочек. Те шли сзади в мрачном молчании.
Заваркина, резко и никого не предупредив, свернула вправо, туда, где трубы делали поворот и уходили в подвальную стену. Егор, смотревший только на нее, запутался в своих ногах и чуть не упал. Кирилл покатился со смеху, а Дженни, фыркнув, прошла вслед за Заваркиной.
Только никакой двери тут не было. Высокая и тонкая Анфиса без труда пролезла в щелочку между трубами, обитыми стекловатой, и стеной.
— Я туда не полезу! — возмутилась Дженни.
— Предпочитаешь вылезти из Анафемского шкафа? — с усмешкой спросил Егор. Он, такой же длинный и тонкий, просочился вслед за Заваркиной. Кирилл, который был маленького роста, но широк в плечах, сказал глубокомысленное «Мда», повернулся боком, втянул несуществующий живот и с усилием прошел через маленький проход.
Дженни чуть не плакала. Маленькая и пухленькая, она воображала проем в стене размером с лимон, а себя — дыней, и не видела возможно пропихнуть себя вслед за друзьями.
— Я тебе помогу, — шепнула Сонька и упорхнула в дыру, едва повернувшись боком. Может быть, балериной она была никудышней, но все-таки балериной.
— Не бойся, иди сюда, здесь не так уж и тесно, — Сонька высунула голову и протянула руки.
Тоскливо оглянувшись назад и прикинув, как отреагирует Анафема, если она, Дженни, вдруг вылезет из ее шкафа, она все-таки решилась. Увлекаемая руками Соньки и подобрав и втянув в себя всё, что только возможно втянуть и подобрать, Дженни протиснулась в узкий проход, вся красная от старания и унижения. Ее одежда была покрыта кирпичной пылью, полные руки тоже были запачканы. Пока Соня ее отряхивала, Заваркина задумчиво смотрела себе под ноги, а Кирилл с Егором топтались в отдалении, нетерпеливо подсвечивая темноту телефонами. Из темноты тянуло сыростью, но не затхлой, а свежей. Чувствовалось движение воздуха.
— Там выход на поверхность? — догадался Кирилл.
Заваркина кивнула, не поднимая глаз.