Игорь, который в миру был человеком культурным и любопытным, про Духовную Безопасность был наслышан. Он от души посмеялся, читая сообщения информационных агентств. Особенно его повеселили выдержки из «рекомендаций», в которых сложными словами объяснялось, что праздновать «чужие» праздники нехорошо. Не то, чтобы совсем плохо, а нехорошо. Не то, чтобы совсем запрещено, а рекомендуется не праздновать.
Теперь же после отличной вечеринки, Игорь меньше всего хотел слушать всю эту ересь. Он хотел пить, спать и в туалет. Поэтому, как только парень застегнул свой портфель, Игорь взял его за шкирку, подвел к двери и рывком открыл тяжелую железную дверь. Он выволок вяло сопротивляющегося противника наружу и ловко спустил его с пяти ступенек, что вели к крыльцу. Парень упал в отцветшую и раскисшую клумбу, закиданную бычками и другим подозрительным содержимым.
— Еще раз придешь, я из тебя чучело набью.
Высказав это мрачное обещание, Игорь вернулся в клуб и запер за собой дверь на два оборота ключа.
Акция по внедрению духовной безопасности стремительно проваливалась. Спасение пришло с неожиданной стороны. Губернатор Федор Гаврилович Кравченко — мужчина видный и усатый, патриархальных взглядов (по нынешним меркам, это означало «содержащий не больше одной любовницы») — поставил на рекомендациях свою подпись. Чем именно он руководствовался, для жителей города осталось загадкой. Может, его пиар-служба тогда решила, что духовная безопасность — это чудесная возможность подчеркнуть свою заботу о населении.
Местная пресса кинулась муссировать термин «Духовная безопасность», но так как обсуждать было особо нечего, то выкрики свелись к словосочетанию «подпись губернатора Кравченко». Большинство из них и вовсе ограничилось короткими информационными заметками. Кто-то высказался одобрительно, а Заваркина, напротив, выступила с резкой критикой, на которую никто не обратил внимания.
— Надо было не выступать по пустякам, — притворно огорчилась она, — приобрела себе славу вечно лающей дворняжки.
Дабы придать духовной безопасности наглядный характер, было решено привлечь творческих людей. Планы ударной группы по борьбе со злом и наступлением на город Б пожирающего душу капитализма чудесным образом совпали с амбициями молодого и богатого на художественные образы режиссера Яичкина. Он развернул масштабный, но довольно расплывчатый проект для детей и юношества, назвав его «Под землей».
Подпись губернатора, хоть и неофициально, но обязывала бюджетные учреждения к исполнению рекомендаций по духовной безопасности. Режиссер Яичкин с удовольствием взял на себя обязанности приглядывать за школами и средними профессиональными учебными заведениями.
Школа Святого Иосаафа, хоть и была практически автономным предприятием на самофинансировании, тоже попала под раздачу. В попечительском совете было много мужей, лояльных губернатору.
Ангелина Фемистоклюсовна пребывала в смятении. Она стояла на сцене перед микрофоном и смущенно потирала вспотевшие ладони. Она объявляла старшеклассникам, что грандиозного, роскошного, веселого и чудесного события школы Святого Иосаафа — Бала на Хэллоуин — больше никогда не будет.
— Совсем без праздников вас не оставят. Вероятно, бал будет проведен в другое время и по другим канонам, не имеющими ничего общего с бесовским праздником, — сказала Анафема в микрофон. Ответом ей было возмущенное жужжанье.
На педсовете в начале сентября обсуждался вопрос замены Хэллоуинского Бала другим, не нарушающим воли губернатора.
— Летом можно будет сделать праздник в честь Петра и Хавроньи, — внес кто-то предложение, — это русский аналог дня святого Валентина.
— Летом эти дети будут на Мальдивах, — буркнул учитель черчения Селиванов Леонид Иванович, в прошлом профессор Томского архитектурно-строительного университета.
Директриса, улучив момент, наотрез отказалась выступать перед учениками.
— Ангелина Фемистоклюсовна, вы с учениками на короткой ноге. Вам и карты в руки, — поспешно сказала она и, не дожидаясь ответа Анафемы, заговорила о новой партии аутентичных учебников английского, которые были только что доставлены в школу. Часть из них оказалась бракованной.
Селиванов Леонид Иванович, бывший профессор, гаденько захихикал, глядя на смятение Ангелины Фемистоклюсовны.
— Последняя пятница октября будет обычным учебным днем, — буркнула Анафема и убежала со сцены в предупредительно открытые двустворчатые дубовые двери, захлопнув их за собой.
Зал за дверью взорвался возмущенным ревом и тут же рассыпался на множество негодующих голосов.
Егор победно посмотрел на Дженни и Соню. Они вчетвером снова сидели на заднем ряду.
— Все равно твоя Заваркина противная, — упрямо сказала Дженни, вставая и закидывая сумку на плечо.
— Она не его, — съехидничала Соня.
— Моя, — просто ответил Егор и закинул длинные ноги на спинку впереди стоящего кресла.
— Мечтай, — сказал Соня, и они с Дженни удалились, отмахиваясь от однокашников.
«Надо что-то делать!!!»
«Мы это так не оставим!!!»
«Как можно было отменить БАЛ???»
Со всех сторон неслись призывы к свержению школьной администрации, обещания позвонить отцу, матери или дяде, который или которая «всё уладит». Несколько девушек плакали. Никто не мог поверить, что Бал действительно отменили.
— Ты как хочешь, а я с Заваркиной, — задумчиво заявил Кирилл, наблюдая, как девчонки выходят сквозь высокие дубовые двери.
— Хочу или не хочу — это уже не имеет значения, — непонятно сказал Егор и швырнул бумажный самолетик в толпу.
Такая уж была традиция у четверки — в актовом зале причудливо сложенной бумагой разбрасываться.
Глава восьмая. Долги надо отдавать
Долг первый.
— Почему я должна это делать? — на высоких нотах верещала Нина Смоленская, прославленный режиссер города Б, обласканный критиками и воспетый в СМИ.
— Потому что, — буркнул ее муж Павел и уставился на яичницу.
Он ел яичницу на ужин уже второй год, с тех пор как женился на Нине. Его бывшая жена славно готовила: к ужину Павла всегда ждал хорошо прожаренный кусок мяса и какие-нибудь ватрушки. Нина же готовить не то, чтобы не умела, а скорее отказывалась в категоричной форме. «Я — не домохозяйка!» — говорила она и томно смотрела вдаль. Завтракал и обедал Павел в кофейнях и ресторанах, а по вечерам ныл и требовал еды. Нина бесилась, швыряла в него вещами, а потом непременно сдавалась и шла готовить ненавистную яичницу.
— Почему? — допытывалась Нина, — почему я должна делать для Заваркиной представление? Кто она такая? Кто она мне? Подружка? Сестра? Мать? Еще один бесполезный человек.
Павел фыркнул.
— Что? — спросила Нина и раздраженно рубанула ножом по помидору. Несчастный овощ выскочил из ее рук и укатился под раковину. Павел проводил его взглядом.
— Вспомни, чем мы обязаны Заваркиной, — тихо сказал он и вернулся к тоскливому созерцанию яичницы.
Нина скривилась. Два года назад Заваркина прижучила первую жену Павла: она хотела ее, Нину, довести до самоубийства. «Извести», — как говорила Нинина бабушка.
Если бы не Заваркина, Павел до сих пор был бы женат, а Нина, возможно, мертва. Или сидела бы взаперти в сумасшедшем доме.
— И сколько это будет продолжаться? — спросила Нина. Раздражения в ее голосе поубавилось. — Сейчас она требует представление, а потом что? Захочет нашего ребенка забрать? Она же профессиональная шантажистка и падальщица!
— Она сказала, что речь идет об одном представлении, — сказал Павел и решился ковырнуть остывающую яичницу вилкой. Из нее потел желток. — Она обещала оставить нас в покое. Навсегда. Предложила даже перестать здороваться.
Павел вспомнил, как встретил Заваркину на коктейле. Он рассматривал девчонок и прикидывал, какую бы прокатить сегодня на своей новой тачке (бизнес-класс, сиденья с подогревом), он наткнулся на знакомое лицо и на секунду опешил. Ему показалось, что это Алиса Заваркина, его давняя подруга, в которую он всегда был немножечко влюблен. Он хотел было кинуться с объятиями и поцелуями, но его затуманенное бурбоном сознание выхватило коротко стриженые волосы и навечно прилипшее агрессивное выражение лица. У Алиски никогда не было ни того, ни другого.