— Ты — охреневшая морда, — раздраженно сказала Анфиса.
— Ты просишь невозможного! Ты знаешь, во что мне встанет украшение зала почти в тысячу квадратных метров?
— Восемьсот метров, — поправила его Заваркина, — и «невозможно» — это если бы я просила у тебя тигра! А прошу у тебя твои… цветуи!
— Цветуи?! — завопил Яшка.
— Кстати, надо в зоопарк наведаться. Может, тигра добуду, — Заваркина задумчиво смотрела на потолок, — а твой папа видел твои накрашенные реснички?
— Ты просишь невозможного! — еще раз повторил Яшка.
— Яша! Ты — лучший декоратор в городе! Да, что в городе! В стране!
— А может в мире? — улыбнулся Яша, пытаясь не поменять сурового и «невозможного» выражения лица.
— Я заплачу тебе за каждый потраченный цветуй!
— Не называй их так! — снова вспылил он, — правда, заплатишь?
— Твой бывший и мой нынешний за всё заплатит, — хищно оскалилась Заваркина.
Яша помрачнел лицом.
— Ой, ну ладно! Все-таки я перед тобой немножко виноват, — сказал он понуро.
— Не рыдай, — Анфиса хлопнула его по плечу, — там будет Валлиец.
Тонкое красивое лицо Яши вдруг прояснилась. Он поднял украшенный перстнем указательный палец вверх, призывая Заваркину помедлить с Валлийцем во имя идеи.
— Я декорировал позапрошлый Бал на Хэллоуин и эта главная по воспитанию — противная такая тетка — велела мне все забрать. Дети, говорит, все растаскивают, а потом по школе разбрасывают.
— Угу, — кивнула Заваркина, — мы с Васькой однажды на бутафорских мечах рубились. Зрелищно так вышло.
— Смотри, — Яша не давал себя сбить с толку, — ты забираешь весь этот хлам, а я, в качестве бонуса, декорирую твой ангар.
— Манеж, — поправила его Заваркина, — ну парочку-то цветуев от себя добавишь?
Анфиса, хихикая, ловко увернулась от запущенной в нее тряпки.
— Добавлю, иди уж!
— Спасибо, — с чувством сказала Заваркина, — обещаю: это в последний раз.
— Так я тебе и поверил, — проворчал Яша ей вслед.
— Ах да! Мебеля какие-нибудь для лаундж-зоны прихвати.
— Цветуи, мебеля… Ты, Заваркина, деревня!
— Ага, — радостно согласила «деревня» и скрылась за дверью.
Долг шестой
— Я не хочу тебя видеть.
— Это еще почему? — непритворно удивилась Анфиса.
Кухня была просторная и очень чистая. На ней сверкало все: кастрюли, ковшики, половники, какие-то ложки. Повара сновали туда-сюда. На них были белые накрахмаленные одежды.
Официанты то и дело засовывали свои носы в дверь: уносили одно, приносили другое. Кипела работа.
Это была кухня лучшего ресторана в Б. Он располагался в десяти минутах езды от городской черты, на берегу озера, рядом с песчаным пляжем, и из окна посетителям открывался романтический вид. Ресторан не носил никакой вывески: только большую каллиграфическую букву «Б», пристроенную над входом. Та же буква красовалась на салфетках, полотенцах и на форме обслуги.
Он тоже был в форме с буквой «Б», а в руке держал острый нож.
— Ты еще спрашиваешь? — яростно прошипел он, — я из-за тебя сексуальный преступник!
— А ты и есть сексуальный преступник, — спокойно парировала Анфиса. Она огляделась по сторонам, выискивая точку, к которой можно было бы припарковать свой усталый зад. Перед тем, как начать этот разговор, она не удержалась и прогулялась вдоль воды. Было чудесное туманное утро.
— Я жизнь посвятил воспитанию молодежи этого мерзкого городишки! — пафосно заявил Анфисин собеседник.
— Теперь посвяти себя работе над угощением для моего Бала, — взгляд Заваркиной упал на соблазнительно ровную гладкую поверхность, на которую можно было бы присесть, но что-то ей подсказало, что это плита.
— Еще и работать со Смоленской? Дамочки, из-за вас я здесь! — он поджал губы и с презрением огляделся по сторонам.
— Во-первых, ты неплохо устроился, благодаря мне, кстати, — Заваркина скривилась, — во-вторых, ты действительно не будешь работать со Смоленской. Со Смоленской буду работать я, а ты будешь работать со мной.
— Я не буду работать ни с тобой, ни со Смоленской, — поправился он.
— Ну, ты сам напросился.
Заваркина вышла на середину кухни.
— Господа, — крикнула она и хлопнула в ладоши, — этот человек — сексуальный преступник. Он снимал и распространял порнографические материалы с участием несовершеннолетних. Никто не доказал его вину, но это не утешило родителей покалеченных им детей.
Повара, их помощники, официанты, посудомойки и метродотель, которые поначалу не обратили никакого внимания на нахалку, после слова «несовершеннолетних» побросали свои дела и уставились на Заваркину.
— Сука, — взревел он, и кинулся на нее с ножом.
Заваркина, будто ожидая нападения, протянула руку к ближайшей плите, вытащила из кипящего ароматного бульона огромный половник и плеснула жирное содержимое в лицо своего преследователя. И как будто этого было мало, с размаху треснула его половником по ребрам. Тот согнулся пополам.
На кухне поднялся переполох. Посудомойка кричала, что нужно куда-то звонить, чтобы Есенина связали и кастрировали. Метродотель вызывал управляющего по внутреннему телефону. Повара, побросав орудия труда, сгрудились вокруг поверженного Анфисиного врага.
— Похоже, жизнь тебя не научила не вступать с Заваркиными в открытые противостояния, — задумчиво констатировала Анфиса и, на всякий случай не выпуская половника, пятью маленькими шажочками просочилась в приоткрытую дверь за своей спиной. Никто и не думал ее задерживать.
Дверь вела в темный коридор, заваленный какими-то тюками и вышедшими из строя промышленными кухонными приборами.
— Псс, — услышала она тихий шепот, — Анфиса Павловна.
Она обернулась. Из приоткрытой двери на нее упала полоска света, в которой материализовалось простоватое девичье лицо: нос картошкой, жидкие волосенки, два торчащих заячьих зуба. Однако, несмотря на непритязательность, лицо было доброжелательным.
— Чего? — таким же таинственным шепотом спросила Анфиса.
Девушка поманила ее пальцем.
За дверью оказалось просторное помещение, выглядящее точь-в-точь как соседнее. Только здесь не было ни поваров, ни официантов, ни сурового метродотеля — только три девушки приблизительно одинаковой наружности. Заваркина надела на лицо вопросительное выражение.
Девушка, что позвала ее, заметно робея, указала на поднос, стоящий на столе.
— Какая красота! — изумилась Заваркина.
На подносе были капкейки — американская версия классических английских кексов. Два из них были облиты глазурью — оранжевой и сиреневой — сверху твердой и опытной рукой была нарисована белая паутина. Три других были посыпаны шоколадными гранулами. Из одного торчали три пары шоколадных ног и мильные глазки, из другого, как из земли, выбирались два мармеладных червячка. Третий обзавелся кошачьей мордой с тонкими оранжевыми усами, выпученными глазками и ухмылкой.
Это был perfect catch для Хэллоуинского Бала.
— Они великолепны! — восхитилась Заваркина, подцепила тот, что был с кошачьей мордой и сожрала его в два укуса.
— Мы слышали о Бале Святого Иосаафа. Мы хотим готовить для него. Наша кондитерская называется «Уткинс». Меня зовут Тамара.
— А почему «Уткинс»? — Заваркина взяла сиреневый и сгрызла с него всю глазурь, — очень вкусно. Что это?
Тамара хитро улыбнулась. Улыбка была лукавой и будто говорила: «Хоть режь меня на кусочки, я все равно не выдам, что эта глазурь сделана из засахаренных фиалок».
— Это первые буквы наших имен фамилий: Усачева Тамара, Кудорова Инна и Носова Светлана.
— Очаровательно, — улыбнулась Заваркина, — можно еще один капкейк?
— Забирате всё!
— А можно будет продавать наши изделия в вашем кафе? — ляпнула та, что была представлена Светланой, и тут же получила тычок в бок.