— Привет, дядя Федя! — завопил Васька и залез на руки Федору Гавриловичу, — мы тыквы купили!
— И вам продали? Ну, надо же, — ухмыльнулся тот.
— Вот расскажи нам, зачем ты подписался под этой ерундой? — строго вопросила Заваркина, целуя губернатора в макушку.
— Это не ерунда, это духовность, — улыбнулся тот и обнял ее за талию, — показывайте ваши овощи.
Изготовление фонарей решили не откладывать, и Васька так увлекся резьбой, что прикусил кончик языка, как уснувший котенок.
— Ты тихая, — заметил Федор Гаврилович, заваривая кофе в турке. Его кофе был черным как смоль и настолько крепким, что в нем можно было топить чертей.
— Я делом занята, — ответила Заваркина и с размаху воткнула нож тыкве в нарисованный глаз.
— Ничего не хочешь мне сказать?
— Очень хочу. Прекрати мучить ребенка балетом.
— Какого ребенка? — не понял Федор Гаврилович.
— Соньку. Танцевать-то она может и может, но очень не любит.
— Значит, ты поболтала с Сонькой, — губернатор расправил пальцем усы, — опять. И как она тебе?
— Породистая лошадь, — пропела Заваркина.
— Когда ты только успела? — ухмыльнулся Кравченко.
— Я же все время трусь в Иосаафе, — просто ответила Заваркина, — не удержалась, чтоб не поглазеть.
— И какие там настроения?
— Революционные, — соврала Заваркина, — все собираются на несанкционированный Бал.
— И моя дочь тоже?
— В первых рядах.
— Присмотри там за ней, ладно? — улыбнулся в усы Федор Гаврилович.
— С чего ты взял, что я туда иду? — Заваркина оставила тыкву.
— Ой, да брось, — губернатор рассмеялся и полез в холодильник, — все знают, что ты его организуешь.
— Организую, а не иду, — Заваркина тоже улыбнулась и вернулась к тыкве, — и потом, если бы не ты, никаких нелегальных балов не было бы. Зачем ты подписал этот уродский документ? Мало ли какие больные фантазии лелеют эти маленькие люди?
Федор Гаврилович не ответил. Он с отвращением смотрел на банку, которую только что достал из холодильника. В ней булькало что-то желтое, похожее на прогорклое масло. Сверху плавала зеленая плесень, пушистая и легкомысленная.
— Это что?
— А я почем знаю? — отозвалась Заваркина.
— Это анализы, — ляпнул Вася, не отрываясь от тыквы.
— Анализы чего? Желчи? — губернатор с отвращением швырнул банку в мусорное ведро и с укором уставился на Анфису.
— Я — отвратительная хозяйка, — развела руками та, — для этого ты мне тут и нужен.
— Эй, я, между прочим, народный избранник, — губернатор улыбнулся в усы.
— Вот и приглядывай за своим народом, — улыбнулась Заваркина.
Глава девятая. Кошка, которая жила в холодильнике
Концепция сети продуктовых супермаркетов «Свежесть» выражалась тремя словами: на первом месте выступала, собственно, сама свежесть, а за ней подтягивались экологичность и доступность.
Насчет свежести реклама не врала: продукты действительно поступали прямо с ферм, коих вокруг города Б было немало. Шли на прилавки «Свежести» безупречные овощи: зеленые, очаровательно пахнущие пупырчатые огурчики, красные и ароматные помидоры, хрустящая капустка и прочие блага черной плодородной земли. В холодильники магазинов текло безупречное молоко и падало образцовое мясо.
Но козырем магазинов «Свежесть» была рыба: холодильники на колесах привозили ее ежедневно с большой рыбной фермы — и живую, и мертвую.
О, сколько страстей кипела вокруг этих питательных существ! За рыбой из «Свежести» выстраивались очереди, из-за нее даже происходили драки. В городе поговаривали, что однажды мужчина, лезший без очереди за последним налимом, получил этим же налимом по шее, крепко и страшно. Впечатлительные горожане утверждали, что продавцам пришлось звонить в скорую, полицию и уборщикам мест преступления, чтобы те собрали с пола кровь. Более внимательные горожане спорили с ними, заявляя, что кровь была рыбьей и никаких спецнарядов не потребовалось: дерущихся разняли своими силами, а налима поделили. В общем, ситуация была спорная и со всех сторон вызывала сомнения, но как ни странно, на репутации магазина она не сказалась ни коим образом: за жирненькими рыбешками по-прежнему шла охота и по-прежнему выстраивались волнующиеся очереди из плотоядных фанатиков.
Однажды утром, когда почти-самый-важный менеджер центрального офиса сети заварил свою первую чашку кофе, в его электронный почтовый ящик упало полное печали письмо. Писал управляющий одного из крупнейших супермаркетов.
Добрый день!
У нас в магазине нестандартная ситуация: в торговом зале завелась кошка. Кошка дикая, сами поймать мы её не сумели. Прогрызла дыру в ловушке. Проблема усугубляется с каждым днём, так как кошка уже освоилась и теперь бродит по торговому залу не только ночью, но и днем. Не стесняясь покупателей, она залезает на рыбные и колбасные витрины и ест продукты. Покупатели в шоке отказываются покупать что-либо, даже хлеб.
Рабочий день персонал начинает с того, что тщательно осматривает продукты на предмет порчи и списывает надкусанное. Кошка не поедает, а именно надкусывает каждую единицу товара, будто пробует. Особенно страдает рыба.
Прошу вас в срочном порядке что- то предпринять и избавить нас от кошки. Судя по всему, в торговом зале есть отверстие, через которое она проникает в зал.
Давно почти-самый-важный менеджер так не хохотал. Его раскатистый бас разнесся по этажу. Его кофе выплеснулся на стол, чуть не залив клавиатуру. Отхохотав положенные три минуты, он вытер выступившие слезы костяшками пальцев, поднял телефонную трубку и позвонил в ветконтроль.
К обеду от того же управляющего пришло второе слезное письмо, состоящее всего из двух строчек.
Ветконтроль ушел расцарапанный. Не знаем, что делать. Помогите.
Эта кошка — исчадие ада.
В то время как почти-самый-важный менеджер открывал второе «кошачье письмо», в школе Святого Иосаафа, у одиннадцатого класса «Б» шел урок истории. Его вел Пантелеймон Елисеевич, седовласый пожилой джентльмен, как говорится, старой закалки, одетый сегодня в горчичный кардиган с растянутыми петлями. Непримиримый вояка со всем, что на пути попадется, на уроках он часто срывался на нравоучительные речи. Ученики любили эту его черту: пока учитель, размахивая руками и брызгая слюной, грозил узловатым пальцем очередному воображаемому врагу, ученики могли неслышно походить на ушах.
Но в то утро класс молчал. Пантелеймон Елисеич со всей страстью одобрял отмену Бала.
— Всё самое пошлое и вульгарное пришло к нам из заграницы, — вещал он, — не только с Запада, как принято считать, но и с Востока. Вместо того, чтобы прислушаться к их мудрецам, коих не мало, наша молодежь смотрит их отупляющие мультики.
Таня и Ваня, брат и сестра, любители аниме, трогательные, худенькие, стриженные как эльфы, подняли на учители возмущенный взгляд. Но так как учитель пребывал в ажитации, они не решились ему возражать.
— Кельты, тем временем — продолжал он, — чей праздник Самайн был прародителем вашего нынешнего Хэллоуина, давно забыты. Кельты праздновали конец лета, окончание сбора урожая, и в то время Самайн не был связан ни с чем сверхестественным. Даже кельтская традиция вырезать из овощей фонари, чтобы подсветить мертвым путь в частилище, не имела к нему никакого отношения!
Ирландцы и шотландцы, эмигрировавшие в США развивали Хэллоуин в отрыве от родной земли и от духа Британии. Эмигранты не смогли сохранить свою культуру! Получился пустой праздник: алкоголь, вызывающие костюмы, раскрашенные лица, хождение попрошаек по домам, не имеющее ничего общего с английскими «духовными пирожками», когда бедняки, которым совсем нечего было есть, выпрашивали праздничную еду в обмен на обещание молиться за души умерших. И сейчас этот праздник, извращенный до неузнаваемости, снова возвращен в Европу. В худшем состоянии, чем уезжал.