Так вот в чем вопрос: какой из этих праздников мы должны перенять? Пустой американский? Сельскохозяйственный кельтский? Или католический День всех святых? Мы ведь не земледельцы и не католики. Зачем нам вообще что-то перенимать?!
Класс молчал. Чьи-то лица при слове «пирожок» приобрели мечтательное выражение. Кое-кто был хмур. Пантелеймону Елисеичу было все равно: он не смотрел на учеников.
— К тому же, чтобы заимствовать, нужно иметь хоть какое-нибудь представление о том, что заимствуешь, — продолжал он, — а мы культурно безграмотны! Посмотрите, что мы едим! Например, круассаны. Разве во Франции существуют круассаны с начинками? Нет, там отродясь не было круассанов с начинками: ни с джемом, ни с шоколадом, ни с кремом — если угодно, они подаются отдельно. Мы даже в пошлый американский бутерброд умудрились уложить докторскую колбасу!
Класс хихикнул, вообразив себе колбасный бургер.
— Значит, надо больше уделять внимание изучению других культур? — с улыбкой спросил Кирилл. Он обожал подзуживать старого учителя.
— Нет, молодой человек! — взвился Пантелеймон Елисеич, — я вам объясняю, что пока мы устраиваем балы с нечистью, русская культура приходит в упадок. Мы забываем наши традиции, не приемлем ничего своего, родного: самовара, русских пряников и калачей, чистого русского языка, исконно славянских праздников, опрятных девушек!
Женщины стыдятся платка, стыдятся косы, стыдятся сарафана. Нынешние барышни стремятся подражать тамошним моделям. Ходят на высоченных каблуках: некрасиво, не разгибая колен, да еще и в рабочий полдень. Женщины будто не хотят думать, а хотят слепо подражать. Есть такое понятие «дневной каблук»…
— Елисеич в свободное время «Вог» почитывает, — шепнула Соня Дженни. Та кивнула с улыбкой.
— Милые барышни, — Пантелеймон Елисееич, к несчастью, заметил их перешептывания, — выходите, пожалуйста, к доске. Обе.
Соня и Дженни нехотя встали, предчувствуя нечто унизительное.
— Ваша юбка слишком коротка, — учитель ткнул пальцем в Соню. Соня, чья юбка действительно была на ладонь короче стандартной форменной юбки, кокетливо повертелась, чем вызвала хихиканье.
— А ваши носки? — он перешел к Дженни, — что значат ваши носки? Во что вы играете? Вам разве пять лет?
На Дженни были те самые гольфы, что Соня подарила ей на первое сентября.
— Хотя по вашему лицу можно понять, что это у вас врожденное, — резюмировал учитель и жестом попросил девушек присесть.
Класс тихо ахнул. Дженни удивленно уставилась на учителя, который раздухарился еще больше и принялся нарезать круги по классу. Соня, садясь, провожала его взглядом, словно хотела убить.
— Откуда с такой психологией возьмется высокая культура?
— Это точно! — громко сказала Соня, — никакой культуры нам не иметь, пока мы судим о людях по цвету кожи!
Но Пантелеймон Елисеевич не слышал возмущенного ропота.
— Мы одеваемся на иностранный манер в китайский ширпотреб, который пришел к нам еще в девяностых, — говорил он отрывисто, — в России из-за отсутствия культуры процветают фирмы, в сторону которых на Западе и не плюнули бы!
— Мы одеваем и едим ширпотреб потому, что как раз не знаем, что это дешево и некачественно, — на этот раз Кирилл был серьезен, — и пошло это из девяностых, от людей, которые выросли без доступа к другим культурам, за железным занавесом.
Мила Косолапова, которая понятия не имела, что такое «железный занавес», уткнулась в свой «айфон». Для нее все интересное на сегодняшнем уроке уже закончилось.
— Что ты знаешь о железном занавесе? — досадливо поморщился старый учитель и продолжил развивать свою мысль, — на время, молодой человек, на время. Пока русское не возродится и не подымется. А потом, когда умы прояснятся, когда не стыдно будет себя показать, то можно будет и на других посмотреть.
— Всё снова произойдет как в девяностые, — убежденно заявил Кирилл, — возникнет такая же сложная экономическая ситуация и в страну снова хлынут такие же негодные товары. Мы словно на качелях будем качаться. Не проще ли просто пообтесать чужие культуры под себя? А то снова будем голодными и будем хавать, что дают. Люди должны иметь выбор.
— Мы вернулись к тому, с чего начали: с Самайна. С невозможности адаптации чужеродного для России. Вы предлагаете не отремонтировать культуру, а просто прикрыть дыры европанелями! — крикнул Елисееич, — народ не знает ни своей истории и культуры, ни чужой. И знать не хочет. Презирает свою страну, а над другими смеется. Любовь надо испытывать к своей стране. Любовь!
Прозвенел звонок.
— Параграф шестнадцатый, на следующем уроке буду спрашивать, — сказал Елисеич своим обычным тоном и отвернулся от учеников, словно потеряв к ним интерес. Те повскакали с мест и принялись громыхать портфелями и громко переговариваться.
— В кои-то веки Елисееич сказал что-то умное, — задумчиво сказал Кирилл, когда четверка вышла из класса и угрюмо добрела к ближайшему подоконнику.
— Что ты там умного углядел? — раздраженно спросила Соня.
— Ты не напрягайся, — посоветовал Кирилл, — ты, похоже, кроме описания своей юбки и не слышала ничего. Ну, может еще капельку расовой нетерпимости.
У Дженни покраснели уши. Несмотря на отсутствие слов, ее лицо хранило упрямое выражение.
— А мне кажется, ему стоит извиниться, — сказал Егор, — перед девчонками.
— Передо мной не надо, — Соня улыбнулась, — я вешу шестьдесят килограмм и учусь в балетной школе. У меня иммунитет к унижениям.
— Слыхала, вас Елисеич потрепал? — раздался сзади очень высокий девичий голос.
— О, господи, — простонала Дженни.
Это была Алина Медведь, маленькая невесомая девушка, в джинсах и кедах. Ее волосы были ярко-черными: как если бы безумный парикмахер поймал настоящего тауэрского ворона, от души натер бы его гуталином и нахлобучил девушке на голову. Алина всегда была в окружении своей свиты: гренадерского роста и веса девицы по прозвищу Сапог, с маленькими глазками и курчавыми волосами, и кукольной блондинки в вырви-глаз-розовом худи с ушками. Соня никак не могла запомнить, как ее зовут. То ли Аня, то ли Маня.
Соня и Алина недолюбливали друг друга. Алина считала Соню выскочкой и позершей, а Соня Алину — недалекой дурой.
— Ну, может это вас одеваться научит, — радостно заявила Алина, обсмотрев Соню и Дженни с ног до головы. Сапог угодливо хихикнула.
— У тебя дел никаких нет? — сурово спросил Егор.
— Удаляюсь, — пропела Алина.
Соня проводила троицу взглядом.
— Не буду ходить на встречи выпускников, — мрачно пообещала она, когда ребята вышли во двор и побрели к выходу.
— Я домой, — сказала Дженни.
— Я тоже, — Кирилл зевнул, — дела-дела.
— А ты? — Соня толкнула Егора в бок.
— Я остаюсь, — сказал Егор и в подтверждение своего намерения остановился, как вкопанный, у центральных ворот.
— Анфису Палну поджидает, — расплылся в ехидной улыбке Кирилл.
— Дурак, — сказала Соня пренебрежительно.
— Не лезь не в свое дело, — огрызнулся Егор.
Дженни молчала. Молчала, когда они с Соней покидали территорию школы. Молчала, когда они переходили дорогу: девчонки, не сговариваясь, направились к моллу. Первые слова были произнесены только у киоска с замороженным йогуртом.
— Средний с карамелью.
— Большой с инжиром, пожалуйста.
Девушки остановились напротив огромного гипермаркета «Свежесть» и принялись за лакомство, погрузившись в глубокую задумчивость. Соня думала о том, что ее балетная репетиторша непременно «углядит» большой стаканчик йогурта в тяжелых прыжках. Дженни размышляла над тем, чем Заваркина так увлекла Егора.
«Свежесть» ни о чем не задумывалась: в ее обязанности входило приветливо моргать вывеской, напоминая покупателям, что они еще не все купили к ужину.
— Мне надо купить рыбы Колесику, — очнулась Дженни. «Свежесть» поддержала ее бегущей строкой, сообщившей, что чудесная и восхитительная рыба — свежая, соленая, вяленая или чуть подкопченная по специальному рецепту — словом, самая невероятнейшая рыба в городе Б ждет ее, Дженни. Ей просто нужно переступить порог.