Анафема отлипла от стены и посеменила на второй этаж, где у девятого класса вела литературу Раиса Петровна.
— Вы должны быть начеку, — жарко шептала Анафема, вытащив в коридор классного руководителя одиннадцатого «Б», — четверо ваших учеников, вы знаете, о ком я говорю, связались с очень опасной женщиной…
На втором этаже было очень мало света. Он сочился в хитро спроектированные узкие окна под самым потолком. Плохое освещение придавало коридору зловещий вид, и в очень правильном свете оттенял слова Анафемы.
Раиса Петровна смиренно кивала. Она видела неразлучную четверку, раздающую пакеты, и школьные сплетники уже донесли до ее ушей, что именно эти четверо потворствовали проведению нелегального бала. Раиса Петровна уже успела лихорадочно прикинуть, каковы будут последствия для нее, как для классного руководителя, и теперь вжимала голову в плечи, старательно соглашаясь с завучем и пытаясь скрыть панику.
— Вы должны присматривать за ними, — Анафема увлеченно ткнула себя пальцем в глаз, — обещайте мне.
Раиса Петровна в очередной раз покорно кивнула.
В это время этажом выше Соня и Дженни стояли у окна. Соня терла ребром ладони о поверхность стены, слегка красящуюся белым, сжимала кулак и ставила отпечаток на стекло. Потом она пачкала в мелу указательный палец и дорисовывала отпечатку кулака три или четыре точки. Получалось очень похоже на след маленькой босой ноги. Они прогуливали историю, и Соня уже успела изрисовать в подобной манере два окна. Егора и Кирилла тоже нигде не было: ни в классе, где Пантелеймон Елисееич снова завел свою шарманку про русскую культуру, ни в пустом коридоре. Девчонки предположили, что если те не прячутся в туалете, то виснут на чердаке.
— Может, и мы пойдем на чердак? — прервала Соня затянувшееся молчание, — того и гляди, Анафема нас тут засечет.
— Что он в ней нашел? — спросила Дженни с горечью.
— Сама знаешь, — ответила Соня.
— Что? — не догадалась Дженни.
Соня посмотрела на нее, приподняв брови в притворном изумлении.
— Что? — снова спросила Дженни.
— Секс, — ответила Соня и вернулась к своему занятию, — с ней можно заниматься сексом.
— Со мной тоже можно, — прошептала Дженни.
— А ты готова? — Соня посмотрела на нее с любопытством.
— Да, вполне, — соврала Дженни и уставилась в окно.
— Видали дурака? — спросил подошедший запыхавшийся Кирилл и ткнул пальцем в окно, — он ее с работы вызвонил и хочет ей печенье подарить.
Возле калитки в привычной позе замер Егор. Приглядевшись, можно было понять, что в руках он держит крохотную коробочку, перевязанную бантиком.
— Это мило, — просто сказала Соня, — мне никто никогда не дарил печенья.
— Что происходит? — не поняла Дженни с тревогой, видя, как со стороны улице к калитке подходит Заваркина. В руках она несла только телефон, а накинутое наспех пальто выдавало человека, выскочившего с работы за сигаретами.
— Он ее на свидание приглашает? — не веря своим словам, сказала Соня и прилипла к окну, — в самом деле?
— Заваркина продастся за печеньки, — сыронизировал Кирилл.
— А если это любовь? — спросила Соня с улыбкой. Она не видела лица Дженни и не знала, что по ее карамельным щекам стекают две предательские слезинки.
Кирилл посмотрел на Соню, залез рукой в карман и достал бисквитное пирожное, упакованное в яркую обертку с пингвином. Он толкнул Соньку в бок и протянул ей его.
— Че? — не поняла она, — спасибо. Я как раз есть хочу.
Она взяла бисквит, развернула его и откусила здоровенный кусок.
— Ты такая дура, — с улыбкой произнес Кирилл. Он резко отвернулся от девчонок и быстро удрал вниз по лестнице.
— Чего это я дура? — возмутилась Соня ему в спину. Он махнул рукой, мол, «отстань».
— Почему я дура? — спросила она у Дженни.
— Потому что не замечаешь, что он в тебя влюблен? — предположила та, наспех вытерев слезы.
— Давно? — с недоверием переспросила Соня.
— Давно не замечаешь или давно влюблен?
— Давно влюблен? — нетерпеливо уточнила Соня.
— Столько же, сколько и ты в него, — ответила Дженни.
— То есть года два?
Дженни с улыбкой взглянула на подругу. Та хмурилась и кусала губу, сосредоточенно о чем-то размышляя. Обсуждать с ней эту шокирующую новость было бесполезно, и Дженни снова повернулась к окну.
Анфиса и Егор уходили от школьных ворот. Вместе.
— Это конец, — прошептала Дженни.
— Это начало, — сказал Кирилл, сидя на подоконнике мужского туалета и пуская сигаретный дым в приоткрытое окно, — бооооольших неприятностей.
— Это надо прекратить, — прошипела Анафема вслед удаляющейся парочке, стоя на крыльце школы Святого Иосаафа и кутаясь в кашемировый палантин.
Я часто плакала у окна. Я не просила утешения, я не хотела внимания. Я не помню, как я оказалась в Доме. Я помню только огромное и тяжелое чувство одиночества. Оно было какое-то отчаянное, безысходное, невосполнимое, в два раза хуже обычного. Словно выдернули на один счастливый миг, показали краешек счастья, а потом снова низвергли в самую середину тьмы и удушья. Мне дали хлебнуть тепла и спокойствия, а потом снова сдали в ад.
Меня теребили воспитатели, иногда ко мне приглядывались дети. Я вырывала руки и отворачивалась. И только ты молча подарил мне печенье. Одно сахарное печенье, которое приберег с полдника. Я тогда ничего не ела, потому что не могла повернуться лицом к людям и проявить слабость — открыть голодный рот. Твое печенье спасло мне жизнь. Спасибо тебе.
Часть вторая
Глава четырнадцатая. По любви
Зима пришла в город Б. Она завалила улицы сугробами, заставив крошечные экскаваторы городских служб трудиться без остановки день и ночь.
На Главной площади развернулось веселье. С конной базы резво прискакали тонконогие молодые жеребцы и приплелись кобылки постарше, запряженные в кареты. Кареты были круглые, как из сказки про Золушку, и столь щедро украшенные мигающими огнями, что способны были вызвать эпилептический приступ у фланирующей толпы. Они катали детишек и взрослых, пьяных и трезвых, по площади и до заданного клиентом пунктом назначения. Последнее, конечно, за отдельную плату. Толпа поедала шашлык, готовящийся тут же, покупала воздушные шары и мигающие рожки, каталась на скрипучих каруселях и с горки. Горка была вовсе не горкой, а огромной заледеневшей кучей снега, приводившей в восторг малышей.
Соня стояла у фонтана, укутанного на зиму в полиэтилен, запрокинув голову назад и открыв рот. Она старалась поймать языком снежинку.
— Помни про цементный завод, — заметил ей Кирилл, затянувшись сигаретой.
— От тебя больше вреда, чем от завода, — демонстративно закашлялась она и разогнала дым пушистой варежкой, — я замерзла.
— Эй, влюбленные, — крикнул Кирилл, — или расходитесь или пошли с нами!
— Сейчас иду, — откликнулась Дженни и чмокнула Илью в щечку. Илья махнул ребятам и ушел в сторону стоянки такси.
Они вчетвером пили глинтвейн и лепили из только что выпавшего мокрого снега великое творение — гигантского снеговика. Он был в два человеческих роста, его идеально круглая голова была увенчана пластмассовым ведерком, а нос был сделан из совочка, забытым на детской площадке каким-то ребенком. Вместо глаз вставили две мандаринки. Дженни, отметив его «желтоглазость», тут же провозгласила снежного монстра Эдвардом Калленом, за что была осыпана снегом с ближайшей елки. Чудище стояло, прислонившись к детской горке: иного способа взгромоздить огромные комки снега друг на друга ребята не нашли — только поднять их по наклонной и скользкой поверхности. Они изрядно устали, но были веселы и довольны и теперь спешили на рождественское представление «Арагосты», чтобы вблизи взглянуть на Валлийца.