Этот скандал был настолько не в духе «Благой вести», что Заваркина, прочитав ее один раз (а потом еще и еще), заподозрила у своего редактора опухоль мозга.
— Зачем ты ее поставила? — спросила Заваркина.
— Во-первых, больше было нечего, во-вторых, она классная. Ты согласна?
— Она великолепна, Коля — талант. Но что с тобой сделает начальство?
— Оно уже звонило, — почему-то радостно сообщила Зульфия, — и велело мне не поддаваться твоему пагубному влиянию, иначе я буду уволена.
— Это все из-за того, что я тебе вчера сказала? Про «журналистики в Б нет»?
Зульфия замялась, и Анфиса поняла, что попала в точку. Ее редактор, слава богу, не страдала неизлечимым заболеванием, а просто была уязвлена словами офисного клерка о несуществующей журналистике. Только открыто проявленное неуважение могло зацепить благоразумную дагестанскую женщину и подвигнуть ее на столь неразумные поступки.
— Я вдруг подумала, что и правда выгляжу идиоткой и бездельницей, запиливая в газету всю эту чушь, — призналась Зульфия.
— Газета идиотская, инфоповоды идиотские, ньюсмейкеры идиоты и мы тоже идиотки, — проворчала Заваркина. Теперь она смотрела на глянцевый плакатик, который все еще держала в другой руке. — Замкнутый круг идиотизма.
— Ты как-то необычно взвинчена, — осторожно заметила Зуля.
— У меня будут неприятности, — призналась Заваркина кисло, — эта статья должна была быть опубликована в другом месте, и под ней должно было стоять мое имя. И дело вовсе не в моем всепоглощающем тщеславии…
— А в чем? — не утерпела Зуля.
Заваркина выразительно посмотрела на нее. Зуля открыла рот, чтобы по привычке спросить «с кем ты спишь?», но вдруг поняла, что никогда этого не узнает. Заваркина села за свой стол и с силой потерла ненакрашенное лицо.
— Все так плохо? — спросила Зульфия, холодея.
— Вот на это еще посмотри, — усмехнулась Заваркина и швырнула глянцевый плакатик в сторону Зульфии.
Бумажка и не подумала полететь туда, куда ее направили, и спланировала на пол. Заваркина же, не особо заинтересованная результатом, снова устало уткнула лицо в ладони. Зуля, скривившись, но не в силах сдержать любопытства, встала из-за стола и перевернула бумажку. Это был анонс выставки фотохудожника Спотыкайло под названием «Василий Заваркин» и украшался стильной черно-белой фотографией Васи Заваркина-старшего. Вася-младший оторвался от своих дел и взглянул на плакатик.
— Я видела, — сказала Зуля, — ими весь город обклеен.
— Я утром вышла из дома, а повсюду его лицо, — сказала Заваркина. Ее голос был полон недоумения и страдания. Эта смесь звучала зловеще.
— Ты можешь что-нибудь сделать? — спросила она.
— Что? — горько усмехнулась Анфиса, — фотографии его руками сделаны, и являть их люду он может, когда захочет. Он может выставку хоть собственному дерьму посвятить, никто не в праве ему помешать…
Заваркина замолчала и взялась прикидывать, что ее ждет вечером в собственном доме. Добрая Зульфия, неправильно истолковав страдание на ее лице, твердо решила сорвать все плакаты между редакцией и домом Заваркиной.
— Мне нельзя домой, там мышей травят, — сказала вдруг Анфиса, — сама-то я найду, где перекантоваться, а куда Васю пристроить — не знаю.
— Хочешь остаться у меня? — спросила Зуля у Васи.
— Хочу, — согласился он, — я баранину люблю.
Зуля укоризненно уставилась на Заваркину.
— Я ему все рассказываю, — улыбнулась та, — у тебя уроки с собой?
Вася важно кивнул, Зуля улыбнулась.
— К ребенку охрана прилагается? — полюбопытствовала Зульфия.
— Мы решили отказаться от охраны, — сказала Заваркина, озираясь в поисках забытого, — я вас бросаю. Попытаюсь не смотреть по сторонам, когда выйду на улицу.
— Удачи.
Вася наблюдал через окно, как его мать поймала такси. Он выдохнул на стекло, и легкое облачко пара заслонило собой машину. Он уже скучал.
Такси вмиг домчало Анфису до пригорода и высадило возле большого серого дома с ненатурально зеленой и аккуратно подстриженной лужайкой. У дома было три этажа, резные рамы и небольшой парк. На гравиевой дорожке были припаркованы две машины. Анфису увиденное раздосадовало: это означало, что придется общаться с кем-то «из взрослых».
— Привет, — сказала она Вике, открывшей дверь, — здравствуйте, Валентина Матвеевна.
— Распорядиться насчет чая? — равнодушно поинтересовалась няня. Ей было наплевать на внутрисемейные дела, она встречала гостя.
— Не утруждайтесь, ей-богу, — пропела Заваркина уже с лестницы.
— А Вася не придет? — Вика увязалась за ней.
— Нет, зайчик, у него контрольная по английскому, — ответила Анфиса.
— Я тоже в школу хочу, — сообщила Вика. При Заваркиной она не скандалила и не капризничала.
— Что вы здесь делаете?
На верхней площадке стояла Светлана Боряз. На ней был брючный костюм в тонкую полоску и незаметный макияж, что вселило в Заваркину надежду на ее скорый отъезд.
— Я встречаюсь с вашим сыном, — ответила Заваркина, — помните его? Он такой высокий и рыжий.
Светлана Боряз задохнулась негодованием и приложила недюжинные усилия, чтобы не сорваться на оскорбления, или, может быть, силясь придумать что-то остроумное в ответ. Все потуги отразились на ее неопределенном лице.
— Обещаю не воровать серебряные ложечки, — уверила ее Заваркина.
— Мама, уйди, — устало сказал Егор, появляясь на пороге своей комнаты. На нем были черные вытертые джинсы и резинка для волос. Заваркина нежно улыбнулась и склонила голову набок. Светлана Боряз наблюдала за ней с отвращением.
— Можно мне с вами? — тихо спросила Вика и тронула Заваркину за мизинец. Та открыла было рот, но Светлана приказала «Вика, ко мне!» и дернула дочь за руку. Вика заревела, как обиженный тюлень, и на вопль вышел господин Боряз.
— Здравствуйте, — вежливо сказала Заваркина. Тот кивнул.
Валентина Матвеевна уводила ревущую Вику. Егор поцеловал подошедшую Анфису в щеку и завел в комнату.
— Оставлю дверь приоткрытой, — велел он, — иначе мать будет каждые три минуты заходить и проверять, чем мы заняты.
Он выглядел усталым: под глазами темнели круги, отчетливо заметные на бледном лице. Он вернулся к компьютеру. На мониторе висело окно какой-то программы для сведения музыки.
— Я двое суток не спал, — сообщил Егор.
— И как успехи? — поинтересовалась Заваркина, сев рядом на заботливо поставленный им стул.
— От флейты тянет блевать, — сказал Егор и протянул ей наушники, — реально, перегрузка в шесть «жэ».
Анфиса улыбнулась и надела наушники.
— А мне нравится, — заорала она, когда Егор включил музыку. Он засмеялся и убавил звук.
— Я пойду и выставлю ее вон, — решительно заявила Светлана Боряз, вышагивая по соседней комнате.
— Не трогай ее, — велел господин Боряз, не отрываясь от англоязычной газеты, — у меня тоже в юношестве был роман со взрослой женщиной. И, как видишь, на мою психику это никак не повлияло.
— Она тебе нравится, потому что разорила твоего конкурента, — обвинила мужа Светлана, — но ты ведь не знаешь, что у нее на уме и почему она встречается с нашим сыном! Вдруг она забеременеет и пролезет в семью, как змея…
— Хм, — усмехнулся господин Боряз.
Светлана, осерчав, повернулась к мужу. Бриллианты в ее ушах возмущенно покачнулись. Уж она-то знала, что стоит за этим коротким «хм».
Они познакомились, когда господин Боряз был уже достаточно состоятелен, чтобы стать заметным для молоденьких и очень деятельных журналисток, коей в ту пору была Светлана. Она брала у него интервью для делового журнала и отчаянно флиртовала. Рыжий и длинноносый, длинный и нескладный господин Боряз не питал никаких иллюзий: он решил, что девчонка с миловидным личиком и гладкими коленками просто зарабатывает себе на дорогие туфельки. Он не оказал ей сопротивления, и когда она принесла ему текст на утверждение, пригласил ее в ресторан и постель, планируя больше никогда не встретить.