— А что вы вчера делали? — ревниво спросила Соня.
— На сёрфе катались, — серьезно ответил Кирилл.
— Знаю я эти сёрфы, — проворчала Дженни, — у Ильи по «рублю» за штуку.
— Наркоманы, — резюмировала Сонька.
— Не отвечает, — Егор нажал «отбой», — разоблачает, наверно, кого-нибудь…
Заваркина посмотрела на экран и решила не отвечать: Егор немного перегибал палку в своих волнениях за ее голову. Анфиса была так искренне тронута тем, как он обрабатывал ее рану перекисью и заклеивал пластырем, ворча о ее неаккуратности и своем невнимании, что решила не обозначать вслух количество сотрясений, которые эта голова перенесла.
— Может, мохито выпьем? — спросила Зуля, выпустив дым колечками, — прикинемся приличными тетками?
— Мохито — это ром с мятой, а не водка со щавелем, как здесь, — сказала Заваркина.
— Как ты можешь столько жрать и не толстеть? — поинтересовалась Зуля, глядя на Анфисину тарелку.
На тарелке лежали две мясных порции — жирное копченое мясо и чудесный телячий медальон — заботливо укутанные картошкой-фри. Зульфия, которая считала каждый грамм съеденного и никак не могла сбросить больше полутора килограмм, отчаянно завидовала.
— Я много двигаюсь, — ответила Заваркина, проглатывая восьмую тарталетку с сыром и семгой, — и занимаюсь сексом.
— Мой муж не любит тощих, — высокомерно сказала Зульфия и поправила лямку от лифчика. Ее большая красивая грудь колыхнулась и сбила с толку мужчину за соседним столиком, который вел серьезный и неспешный разговор с тремя такими же, как он.
Зуля сделала выразительную паузу, которая в их разговорах означала переход непосредственно к делу.
— Да, нам есть, что друг другу рассказать, — усмехнулась Заваркина. Рассеченная бровь была заклеена пластырем.
— Что у тебя с лицом?
— Почему у тебя заплаканные глаза?
— Сначала ты!
— Нет, сначала ты!
— Заваркина!
— Ударилась о синтетический лед, — сдалась Заваркина.
— На коньках каталась?
— Мой работодатель разозлился, что я перепоручаю генерирование скандалов стажерам, и двинул мне в глаз.
Зульфия ошеломленно замолчала.
— Цена высококлассной журналистики, — горько усмехнулась Анфиса, — Егорке, правда, пришлось сказать, что ударилась об батарею. А то был бы скандал…
Зульфия хотела ехидно заметить, что Егор еще из подгузников не выполз, чтобы разбираться с работодателями, но почему-то не смогла. С самого Дня Святого Валентина она не могла отогнать от себя мысль, что этот школьник ведет себя более взросло, чем ее собственный Зузич, который второй месяц не мог забыть ей пригоревшую баранину.
— Твоя очередь, — сказала Заваркина, принимая у официантки алкоголь, — тебе опять кто-то соврал из высокопоставленных?
Зульфия до слез расстраивалась, когда кто-то врал ей в глаза. Когда ей говорили «мы соберем референдум», а она точно знала, что вопрос уже не только решен, но и закрыт, она злилась, ругалась, проклинала, а иногда даже плакала от бессилия. Честной дагестанской женщине было дико созерцать нагромождение столь безыскусного вранья. Под ее проклятия чаще всех попадал вице-губернатор Барашкин, заведующий информационной политикой в регионе — профессиональный врун и манипулятор.
— Он всем всегда врет, — повторяла ей Заваркина раз за разом, — у него работа такая. Его для производства вранья на эту должность и назначили.
Но никакие слова не облегчали Зулиного горя.
— Барашкин не только соврал в очередной раз, но и пригрозил увольнением отовсюду, — немного хвастливо поведала Зульфия, — обещал выписать волчий билет, если я не прекращу корчить из себя психопатку, как моя подружка.
— У тебя есть подружка-психопатка? — притворно удивилась Заваркина, но тут же рассмеялась, — я не психопатка, я — активный социопат. У меня даже справка есть.
— Правда? — удивилась Зуля.
Заваркина кивнула и вгрызлась в телячий медальон. Мясо она никогда не ела по-человечески: либо вгрызалась, либо ела его руками, как печенье, выглядев при этом по-людоедски.
— Но я ему ответила, что он может уволить меня из этой жалкой газетенки, — торжествовала Зульфия, — потому что меня позвала на работу «Последняя правда».
— Правда? — настала очередь Заваркиной удивляться.
— Мне вчера позвонил их главредша и сказала, что поражена моим управлением кадрами, — весело рассмеялась Зульфия, — я это перевела как «боже мой, вы единственная можете справиться с Заваркиной!».
— И правда! — воскликнула Анфиса, и подняла глаза к потолку, что-то припоминая, — я их последнему региональному нос сломала.
Зульфия выпучила глаза.
— У меня справка, — поспешила откреститься Анфиса, — а он мой текст изуродовал.
— Но и это еще не все, — продолжила Зульфия, махнув на нее рукой, — при нашем разговоре присутствовал угадай кто…
Заваркина, не думая угадывать, макнула картошку в кетчуп.
— Режиссер Яичкин, — не выдержала Зульфия, — и он велел расспросить тебя про пожар в детдоме.
— Про что? — удивилась Заваркина.
— Про пожар в детдоме, — терпеливо повторила Зуля и уставилась на Анфису, — еще он сказал, что нам его не победить.
— У него, похоже, крыша едет, — сказала Заваркина и, пережевывая картошку, принялась рассуждать, — детдом в городе Б только один и, насколько я знаю, пожар в нем был тоже один. Двадцать лет назад.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Зуля, подавшись вперед и положив левую грудь в соус.
— Все в Муравейнике об этом знают, — Заваркина вытащила Зулину грудь из тарелки и протянула ей салфетку, — это городская легенда.
— Расскажи, — потребовала Зуля, сконфуженно вытирая блузку.
Анфиса стала припоминать.
— Это было больше двадцати лет назад, самое начало девяностых. Случился пожар в спальне и трое воспитанников погибли. Расследовали без энтузиазма: пара допросов да один осмотр. И все бы так и закончилось (начало девяностых, милиция в раздрае, журналистов нет, губернатор Кравченко вступил в должность и теперь делит с друзьями заводы и ГОКи), если бы на допросе старая нянька не разрыдалась и, поминая Господа через слово, не рассказала причудливую историю. Историю о том, как она, воспитательница и сторож перетаскали уже мертвых детей из леса и сами подожгли спальню.
— Ничего себе! — вырвалось у Зульфии.
— Милиция отправилась осматривать лес, — продолжила Анфиса, нахмурившись, — и действительно нашла пепелище, пустую канистру и остатки веревки, которой, вероятно, связали воспитанников перед сожжением.
— Ужас какой, — тихо сказала впечатлительная дагестанская женщина. По ее коже пробежали мурашки.
— Первым делом под подозрение попали воспитатели. Но эта версия быстро заглохла, не знаю, почему. И тогда переключились на воспитанников. А теперь самое интересное: режиссеру Яичкину в то время было примерно тринадцать и он… тадам… был воспитанником этого детского дома.
Зульфия поперхнулась.
— Похоже, Яичкин тебе угрожал, — резюмировала Заваркина с каким-то мстительным удовольствием.
Зуля нервно закурила: огонек, от которого она прикуривала, плясал в ее руках.
— Не переживай, — Заваркина снова принялась за еду, — он дурак и хвастун. Он не в состоянии никого поджечь. На это способен настоящий псих.
— А ты уверена, что Яичкин не псих? — спросила Зульфия.
Вопрос так и остался висеть в воздухе.
— А что если я тебе скажу, что могу сильно огорчить вице-губернатора Барашкина? — вдруг спросила Анфиса.
— А ты можешь? — Зуля подозрительно посмотрела на нее.
— Его единоутробного брата знаешь?
— Вице-губернатор Колдырев, заведующий здравоохранением, — отрапортовала Зульфия, — у них жены — подруги, загородные дома на соседних участках, дети ходят в один класс в Иосаафе.
— Как думаешь, Барашкин расстроится, если кто-то из его журналисткой конницы растопчет его братишку в кровавую кашу? — коварно улыбаясь, спросила Заваркина.