Коллекционер красоты
Ветер пронизывает до костей, а я, промокший и дрожащий всем телом, стою, не двигаясь. Вздрогнув от заставшего меня врасплох раската грома, я несмело протянул тебе букет маленьких, потрёпанных этой жуткой грозой фиалок. Ты всегда любил цветы, и мне в ту пору казалось - это жутко не по-мужски. То, как ты заботливо выращивал в своей маленькой уютной теплице различные цветы, смущало меня, и я находил это дело недостойным. Я с детским пренебрежением и стыдом смотрел, как ты, тихо мурлыкая себе что-то под нос, копался в горшках с землёй. Однако надо признать, что у тебя отлично получалось. Крокусы, орхидеи, чайные розы, тюльпаны… Разных сортов и расцветок... Но больше всего ты любил фиалки... Такие простые, но в то же время нежные... Их ненавязчивый, лёгкий запах всегда витал в твоём доме. Над каждым цветком ты трясся и чах не хуже, чем Кощей над своим драгоценным золотом. Я думаю, что цветы и были твоим бесценным золотом.
Жаль, мне так не хотелось узнавать, что цветы - не единственное твоё увлечение, а только одно из… Та фанатичность, с которой ты коллекционировал красоту, была болезнью.
А я никогда не ценил красоту, не понимал её и порой даже ненавидел до глубины души!
Часто я стоял в ванной и, хмурясь, рассматривал в зеркале ненавистное отражение... Я до жути не мог терпеть своё смазливое лицо! И, сплёвывая каждый день пену от зубной пасты в раковину, я мечтал быть уродом. Думал, что мужчина не может иметь такую девчачью внешность. Наличие пухлых губ и больших голубых глаз просто выводило из себя!
Тогда, нахмурив брови и поджав губы, я вертелся так и сяк, корча рожицы. Или, проводя пальцам по лицу, я пытался представить, как на том или ином месте мог бы смотреться шрам. Представляя, как мог бы получить его на какой-нибудь важной, суперсекретной операции по спасению людей. Витал в грёзах, где я был солдатом или лётчиком. Думал, что тогда всё изменится. Изо всех углов мне перестанут кричать это позорное прозвище: «Девчонка!»
Тогда ни у одной «милой» тётеньки уж точно не возникло бы желания трепать меня за вихрастую золотую шевелюру, от которой я всегда мечтал избавиться. Или, ещё хуже, когда они своими когтистыми пальцами, с отточенными, как у кошки, ногтями, гордо именуемыми «маникюром», щипали меня за пухлые, как у хомяка щёки, неизменно воскликнув: «Какой милый ангелочек!»
И, не обращая внимания на мои сопротивления и недовольное выражение лица, начинали сюсюкать со мной, будто мне не исполнилось и трёх лет. А ты неизменно улыбался им: светился, как начищенный до блеска самовар и, покровительственно возложив на мою макушку свою тяжёлую руку, отвечал: «Да, мой мальчик».
Ты, казалось, гордился мной.
Тогда я думал, что во мне есть чем гордиться. У меня не было друзей: мальчишки из школы не хотели со мной дружить, а с девчонками не хотел я. Насупившись, я отказывался от их предложений играть вместе. Играть в их глупые игры было ниже моего достоинства. Женский пол в пору детской наивности казался мне странным и совершенно бесполезным. А то, что меня причисляют к этим существам, величая этим прозвищем, делало мою антипатию к девчонкам ещё более масштабной. И речи, чтобы опуститься до такой низости, как общение с ними, просто и быть не могло! К тому же это дало бы ребятам очередной повод для гадких насмешек.
И я был один, добиваясь успехов в учёбе, доказывая самому себе, что хоть чем-то могу быть лучше их.
И я думал, что хоть ты мог гордиться мной. И украдкой улыбался, когда ты так хвалил меня.
А мама меня никогда не хвалила. Только обнимала. Так тепло, как ты никогда не умел. Впрочем, от мамы я помню только эти объятья... Нет, крики и плач, доносившиеся из соседней спальни, тоже останутся в моей памяти…
Ещё не знал, что нежен и трепетен ты был только в отношении цветов. Но когда я подрос, было уже поздно.
В один прекрасный день, вернувшись домой из музыкальной школы, я обнаружил тебя, тщательно оттирающим пол в своей драгоценной теплице. Пара горшков с твоими любимыми цветами была разбита. Повсюду валялась земля и осколки керамики, и ты нервно возил по кафельному полу мокрой тряпкой, не вытирая, а больше размазывая грязь. Заметив меня, ты порывисто встал и, заявив, что тут мне смотреть не на что, выгнал из комнаты.
Вечером, за ужином, ты сообщил мне, что мама ушла. Сказал буднично, словно говорил о прогнозе погоды на завтрашний день, ответив на мои ошарашенные вопросы коротко: «Она бросила тебя, сын».
И я поверил. И долго ещё думал после этого, что она тоже предала меня... Исчезла так же бесследно и безвозвратно, как и няня… Совсем юная, такая милая и улыбчивая, что сама иногда походила на ребёнка. Она отличалась от всех, кого я когда-либо знал. Часто, взъерошив маленькой ладошкой свои короткие рыжие волосы, она смеялась над моими грёзами, в шутку называя «своим капитаном». Та единственная, кормившая меня исподтишка прихваченными из дома конфетами, которые ты всегда запрещал мне есть.