Но уснуть мне не удалось. Проклятая печень! Думал я, думал, и мне стало так плохо, что меня чуть не вырвало. Все-таки несчастный я человек! Смотрю на людей вокруг, на мужчин, на женщин — и они живут, и у них свои беды, может быть, тяжелее моих, и они сгибаются под ударами судьбы, страдают, падают духом, стонут и тем не менее, мне кажется, легче проходят по жизни. Отчего? Не понимаю. Только вот ночью, наедине с самим с собою, становится вдруг так тяжело, так тяжело… Устал я несказанно, а уснуть не могу. В окно между темными стенами домов виден кусок прозрачного неба, а на небе — горсть ледяных, неподвижных, но мудрых звезд. Эх, звезды! Единственная моя надежда! Настанет же день, когда резкой чертой обозначится граница между моим прошлым и будущим. Я устал, страшно устал, а уснуть не могу. Прошло много времени, прежде чем я забылся неспокойным болезненным сном. Мне снилось, что я сижу в большой незнакомой канцелярии, строго обставленной, холодной, и верчу телефонный диск, но никак не могу правильно набрать номер, приходится без конца начинать сызнова. Наконец набрал. «Алло?» — крикнул я в мертвую тишину трубки: «Алло, алло!» Издалека донесся тихий, похожий на вздох, голос: «Кто это?» — «Мама, это я, Мариян, твой сын! Ты меня слышишь?» — «Слышу, сынок, что тебе нужно?» — «Мама, тяжело мне, ужасно тяжело. Извели меня, унизили, безжалостно надо мной надругались. Что делать?» — «Терпи»,— отвечал голос, похожий на вздох. «Знаю, но больше не могу».— «Терпи, раз я тебе велю. В одном терпении спасение». (Старуха нисколько не изменилась. То же она говорила, когда была жива, когда имело какой-то смысл так говорить.) — «Мама, я не могу больше терпеть. Ты меня слышишь? Не могу. Я дошел до точки. Я должен ударить. Я должен бить, царапать, душить, а понадобится — убить. Понимаешь, мама, убить!» — «Сумасшедший,— уже сердито шептал голос-вздох,— не для того я тебя родила, чтобы ты стал сумасшедшим». — «Молчи, мама! Хватит с меня твоих несносных советов! Я хочу, чтоб меня уважали, больше того, чтобы передо мной трепетали. Слышишь? Я хочу власти».— «Сколько раз я тебе говорила, власть — проклятие».— «Ах, проклятие! А то, что теперь со мной делают, не проклятие? Вот девка одна, потаскуха, знала бы ты, как она надо мной надругалась!» — «Берегись женщин, сынок! И женщины проклятие, я тебе говорила». «Проклятие! Проклятие! Проклятие! Я жить хочу, жить любой ценой… Ты слышишь? Даже ценой убийства».— «Придержи язык, сумасшедший! Молись богу, он спасет тебя от безумия. Власть и женщины — самый страшный бич в его всемогущей руке. Во имя отца, и сына, и святого духа, аминь».
Я хотел было крикнуть, что все это глупости, что мне нет дела ни до бича, ни до всемогущей руки, но старуха, видно, устала, я слышал, она зевнула на другом конце провода и повесила трубку. Что она такое сказала? Власть и женщины? Власть и женщины! А!.. Тут я стукнул себя кулаком по лбу (как делают люди, когда вдруг вспоминают забытое) и от удара проснулся…
Проснулся. В окно был виден кусок светлого зеленовато-серого неба со звездами, начавшими бледнеть перед утром. Власть и женщины! Ну конечно! Как только я мог забыть!
Власть и женщины! «Напиши, милый, на бумажке, что бы ты больше всего хотел иметь в жизни?» Я написал: «Власть и женщин». Сколько их тогда было в комнате — мать, три дочки почтового чиновника, их дети, бабка, гадавшая на кофейной гуще, и еще несколько человек, живших по соседству, и все, сколько их было, значительно переглядывались и посмеивались. «Ты погляди на этого чертенка, что придумал! Погляди-ка на этого Сулеймана на великого! Далеко пойдет!» Все смеялись и называли меня Сулейманом. Так и пошло с тех пор.
Сулейман! Как я только мог забыть! Правда, много времени прошло с тех пор, двадцать пять лет! ..
Меня непреодолимо тянуло на улицу. Кое-как оделся. Светало. На улице звенели молочные бидоны, громыхали первые трамваи. Бодро и легко я сбежал, насвистывая, по лестнице. Внизу, с метелкой в руках, стояла домоуправша, овод, отвратительная баба, которая меня терпеть не могла и которой я отвечал взаимностью.
— Доброе утро, бабуся, — крикнул я на ходу, и она от моего крика окаменела.— Как спалось, бабуся, что видели во сне?
— Хорошо, слава богу.
— И я хорошо. Привет, бабуся.
Я чувствовал себя великолепно. Я не шел, как обычно, а приплясывал, подпрыгивал, выделывал всякие фигуры и блаженно смеялся про себя. «Вот видишь, — вслух думал я,— ведь я знал, что-то должно произойти! Что-то весьма важное! Что в корне преобразит мою жизнь, повернет ее в благоприятном направлении! Сегодня начинается новая жизнь! И пусть все гады, мошенники, ничтожества, шлюхи и проходимцы берегутся! Настал мой день! А говорят, астрология — шарлатанство! Идиоты! Вот вам…» Так я ходил, подпрыгивая и приплясывая, по улицам, и прохожие со страхом оглядывались на меня.