— Ненавижу, когда ты соскакиваешь с темы. Просто терпеть не могу. Такое ощущение, что вас нарочно этому учат, — Аманда недовольно бурчит, а я рада, что Чейс решил не продолжать. Не хочу выслушивать его предположения и профессиональный анализ будущего эксперта, тем более на ночь глядя.
Пусть все это останется на экране телевизора, там, далеко-далеко.
— Я бы с удовольствием, но посмотри как побледнела Кейт, — Чейс подмигивает мне, а я думаю о том, что листовку следует сорвать, отпустить надежду и забыть — забыть наполненный жизнью взгляд, каждые выходные провожавший меня с работы. Это ведь не предательство, да? Все же мы абсолютно чужие.
Молча смотрю, как по дороге до двери они шутливо толкают друг друга, как Чейс показывает язык Аманде, в это время посылающей мне воздушный поцелуй, и ощущаю легкую зависть, потому что мои отношения зашли в тупик, так и не начавшись. Наверное, будь я более разговорчива, Джереми — друг Чейса, пригласил бы меня на второе свидание, но как назло в вечер, когда мы решили прогуляться вчетвером, у меня не было никакого настроения. Я молча брела рядом с ним, выслушивая отчет о победе его команды и нюансах белковой диеты и впервые позволила себе согласиться со стереотипами.
Джереми был накачен, высок и не блистал интеллектом, тем удивительнее их дружба с Чейсом, выбравшим факультет психологии и анализа. И пусть темы, затрагиваемые им, несколько пугающие, но это лучше, чем выслушивать целую статью о креатине и протеине.
Грустно улыбаюсь, когда дверь за ними закрывается, и квартира наполняется тишиной, уютной впрочем. Сейчас я схожу в душ, устроюсь под теплым одеялом и, закрыв глаза, в абсолютной темноте, вспомню тебя. Вспомню то, как ты внимательно слушал мои откровения, ненавязчиво изучая и прощупывая меня, и всего на миг допущу мысль, что я могла бы быть интересной тебе. Хотя люди такого уровня вряд ли имеют дефицит интересных собеседников. Наверняка для тебя открыты двери какого-нибудь элитного клуба, того самого, где люди высокого социального положения собираются за бокальчиком выдержанного виски, чтобы обсудить политику, автомобили, бизнес и красивых женщин, конечно.
Когда-нибудь я пойму, как сильно ошибалась в ту ночь, потому что созданный мною образ был далек от тебя настоящего. Ты не вписывался ни в одни рамки, Алан, и был не менее эксклюзивен, чем цветы, собранные тобою. Твоя привлекательность таила жестокий и мертвый мир, твои ухоженные руки причиняли боль, а разум являлся источником извращенных преступлений, частью которых вскоре я стану.
Осталось немного, потерпи...
Глава 3
Кажется, это называется отрицанием — не воспринимать реальность и отчаянно цепляться за последние воспоминания: мелькающие в окнах такси витрины и огни гирлянд, шумная толпа и искусственный снег в Сноу Маунтин, затем горячий шоколад с пеной из воздушных сливок и карамельная палочка, которую я оставила на столе в уютном кафе, заполненном под завязку приехавшими в Атланту туристами. Один из них, пожилой кореец, попросил меня сфотографировать его на фоне огромной фигуры Санта Клауса, вокруг которого выстроилась целая армия гипсовых эльфов, и даже подарил брелок олененка, на ломаном английском благодаря за помощь. Этого олененка я нащупываю в кармане куртки, с отчаянием сжимая его в ладони и будто проверяя, не приснились ли мне все это, и как так вышло, что сейчас я нахожусь не в центре развлекательного комплекса, а в холодном и темном месте, где не слышно ни одного звука. Только мое прерывистое дыхание и стук сердца, сжатого в тиски надвигающейся паники.
Это какая-то ошибка. Просто ошибка, и мне нужно взять себя в руки, чтобы вспомнить как я сюда попала. Начать с самого начала, с того момента как я вышла из подъезда и несколько минут, под порывистый влажный ветер, ожидала вызванного такси; как протягивала несколько баксов хмурому водителю, с нетерпением вглядываясь в большой плазменный экран, показывающий всю прелесть зимнего отдыха. До Рождества оставалось пару дней, и я хотела сделать себе подарок, всего один — провести время, наслаждаясь белизной снега и свежестью настоящей зимы, а вместо этого провалилась во тьму, в чертову тьму, от которой раскалывается голова и на языке появляется привкус горечи. Той самой горечи, что струится по моим венам, вызывая тошноту и головокружение.
Чем ты напичкал меня, Алан, прежде чем притащить в свой ад?
Много позже ты ответишь на этот вопрос, откроешь свое лицо, а пока, в холоде бетонных стен, в кромешной темноте, я кричу и зову на помощь, беспомощно ползая по полу и ощупывая каждый дюйм; я задыхаюсь от слез и между всхлипами шепчу слово "мама", словно надеясь, что через годы моей ненужности она все же услышит меня, оторвется от своего эгоистичного счастья и почувствует отчаяние дочери, получившей одну из ролей в твоем безумии; я прижимаюсь к стене, обхватывая голову руками и стараясь совладать с истерикой, и засыпаю прямо там, на полу, устав от собственных криков и слез.
Просыпаюсь от скрежета замка и, полусонная, растерянная, напуганная, шарахаюсь в сторону от приближающейся фигуры и тихих шагов. Ты прекрасно ориентируешься в темноте и тебе хватает секунды, чтобы определить, где я нахожусь, и пока я истерично шепчу "не надо", ты спокойно крадешься, укутывая меня в плотный туман страха и опасности. Он сковывает руки и ноги, и единственное, что я могу делать, так это умолять, вжаться в стену за спиной и шептать, шептать, шептать.
Шептать о том, чтобы меня отпустили, и что это какая-то ошибка — я — Кейт Стефенсон — никому не переходила дорогу и мне нужно домой, ведь скоро Рождество, и чудеса случаются. Вот только не в моем случае, потому что ты в них не веришь. Не веришь, черт бы тебя побрал, поэтому опускаешься передо мной, сжатой в беззащитный комок, на корточки, и едва слышно произносишь:
— Тш-ш-ш...
И этого хватает, чтобы я застыла, уставилась на тебя полными ужаса глазами и, проглотив слезы, забыла дышать. Ты не угрожаешь, вовсе нет, и не проявляешь агрессии, скорее изучаешь, будто умея видеть во мраке. Но мое лицо, как и твое, скрыто темнотой, так что это всего лишь догадки, объяснение твоего странного спокойствия и уверенности, ты словно наперед знаешь, что я не кинусь на тебя с кулаками, не попытаюсь бежать, не переборю страх перед неизвестностью, которая превратила меня в камень.
Только ноги, которые я инстинктивно сжимаю, дрожат от напряжения.
Кто ты и для чего я тебе нужна?
Вопрос опадает шелестом, перерождается в тишину, и ты не обращаешь внимания, молча продолжая сидеть передо мной. Ты привык к таким вопросам. Одни и те же, из раза в раз, предсказуемая реакция и поведение, мольбы, на которые тебе плевать, слезы, к которым ты равнодушен. Монстры не знают жалости и наслаждаются страхом и властью, что сосредотачивается в их руках. Ты монстр, Алан. Самый настоящий, разницей лишь в том, что вовсе не страх дарит тебе истинное наслаждение, и даже не власть, а красота, которую ты вопреки одержимости ею — убиваешь. Топчешь жестокостью, перемалываешь с болью и насыщаешь смертью.
Ты медленно выпрямляешься и, не сказав ни слова, уходишь, оставляя меня в полном недоумении и ужасе. Я оттаиваю от звуков закрывающейся двери и вновь кричу, срывая голос до хрипа и мысленно представляя, что меня ждет, ведь теперь я в руках психопата, быть может, того самого, о котором мы не так давно рассуждали. Он был далеко, по ту сторону экрана, а на самом деле намного ближе — настолько, что смог до меня дотянуться.
Расстояние — ишь иллюзия безопасности...