— Тебе идет этот цвет, — конечно, ты имеешь в виду платье. Легкое, почти воздушное, сдержанно-голубого оттенка, с дизайнерским лейблом и кричащей ценой. Все же у тебя отличный вкус, поздравляю, но тебе не кажется, что это сверхненормально? — делать вид, что так и должно быть: ты, я и чертовы креветки под сырной корочкой. — Любопытно, разве тебе не интересно узнать, как давно ты здесь? — проигнорировав мое молчание, переводишь тему, а я поджимаю губы, наконец отвлекаясь от тарелки и бросая на тебя осторожный взгляд.
Знаешь, мне сложно привыкнуть к своему положению полутрупа, думая о том, что не сегодня так завтра я превращусь в нечто кровавое и пустое.
— У меня нет проблем с циклом.
Ты изгибаешь брови от изумления, всего на секунду выпустив эмоции из-под контроля, а потом вновь возвращаешься к былой невозмутимости. Наверное, я должна поблагодарить тебя за заботу, ведь ты учел даже это — я обеспечена всем что касается гигиены и "комфорта", если это слово применимо к моей "могиле".
— Вот почему я выбрал тебя, — произносишь по-особому тихо и многозначительно, все продолжая смотреть на меня и все-таки вынуждая отвернуться, спрятаться от острых, как лезвия, щупалец, сжавших сознание в плотный кокон. — Ты не настолько беспомощна, как кажешься с первого взгляда, и ты определенно точно отличаешься от других. Хотя бы тем, что умеешь анализировать.
Все глупости, я давно сломалась и лишь редкие всполохи злости на таких, как ты, заставляют меня бороться: сидеть на кровати, обняв сжатые ноги, и продумывать план, как выбраться из твоих сетей, как не пустить тебя глубже, туда, где спряталась маленькая Кейт. Ты хочешь достать ее, знаю, приходишь по вечерам с бумагами в руках и, надевая очки в темной оправе, задаешь разнообразные вопросы, изредка делая пометку карандашом. Показываешь чернильные пятна и приказываешь рисовать.
Я не умею рисовать, прости, поэтому рисунки оказываются смазанными, изуродованными исправлениями и дорисовками, почти хаотичными.
Ты говоришь со мной о разных вещах, при этом не опускаясь до угроз или использования физической силы, и давишь одним взглядом — проникновенно предостерегающим, рождающим во мне затравленный трепет. Так смотрят убийцы, для которых человеческая жизнь лишь пыль, ничто. Так смотришь на меня ты, когда я захожу за обговоренные рамки и позволяю себе сказать больше разрешенного, когда забываю, кто передо мной, и пытаюсь воззвать к человечности; когда шепчу тихое "пожалуйста", наблюдая за тем, как ты уходишь, оставляя меня одну. И тогда я начинаю падать, захлебываясь в безысходности, или же наоборот, взлетать, мечтая об одном только — не стать следующей.
Но я уже ей стала.
В комнате воцаряется тишина, и я застываю, не зная, что от тебя ждать. И именно в этот момент где-то за спиной, там, где широкий коридор, усыпанный множеством дверей: от деревянных до металлических, скрывающих за собой твой искаженный мир, — раздается громкий звук. Такой оглушительный, что я вздрагиваю, поднимая голову и вглядываясь в твое вмиг окаменевшее лицо.
— Я хочу, чтобы ты осталась на месте и дождалась меня, — вкрадчиво и приглушенно, с легкостью пробиваясь сквозь сумасшедший стук сердца, от которого голова идет кругом. Я хочу вскочить и побежать навстречу непрекращающемуся шуму, но твой тон останавливает меня, пригвождает к месту как послушную собачонку. — На месте, Кейт, — повторяешь ты и неторопливо встаешь, словно ничто в этом проклятом мире не может выбить тебя из колеи и даже конец света не сотрет холодность на твоем лице. Ты уходишь, а я нервно сжимаю руки, прислушиваясь к каждому звуку и моля Бога, чтобы это были копы.
Что если они нашли меня? — и сейчас, в эту самую секунду, ты стоишь под прицелом пистолетов, с поднятыми руками, с разрушенными планами. Пусть это будет так... Пусть ты сдохнешь, захлебываясь в крови и боли.
— Прости, небольшое недоразумение, — плавный голос рушит иллюзии, и я чуть не плачу, осознавая что огнестрельные раны на твоей груди лишь плод моего богатого воображения. Представляешь? За то время, что ты был там, я почти поверила в твою смерть. Ты проходишь к столу с уже остывшим ужином, а я замираю от ужаса, замечая брызги крови на твоем подбородке, на груди, обтянутой дорогим кашемиром. Кровь даже на манжетах закатанных по локоть рукавов. — Больше не повторится, — пожимаешь плечами и хладнокровно стираешь кровь с подбородка, оставляя алые мазки на салфетке.