Веки слипаются, и где-то на границе сознания я удивляюсь тому, что вообще способна заснуть рядом с тобой. Видимо, бессонница окончательно лишила меня разума.
— Я убегаю от нее, я боюсь ее, мистер Коулман, — шепчу, практически бессвязно, наблюдая за тем, как ты склоняешься еще ближе, так, что твое лицо совсем размывается перед глазами. Ты осыпаешь поцелуями линию подбородка и я проваливаюсь во что-то тягучее и одновременно легкое — полусон-полуреальность, в которой не испытываю страха: ни перед ней, ни перед тобой.
— Тогда ты должна поспать, Кейт, всего лишь поспать...
Мне хорошо, я окончательно засыпаю, уже не чувствуя, как ты отпускаешь мои руки и, приподнявшись на локте, трепетно обводишь контур лица кончиками пальцев, как убираешь прилипшие к вискам волосы и, вставая, накрываешь меня одеялом. Стоишь, несколько минут наблюдая за тем, как я сплю, и достаешь из кармана наполненный снотворным шприц, который так и не понадобился. Не сегодня.
Мое пробуждение оказывается на редкость тяжелым, я едва открываю глаза, щурясь от яркого света, а потом закрываю их вновь, чтобы проанализировать собственное состояние. У меня ничего не болит, но это не умаляет странного ощущения раздавленности и усталой лености, когда я не хочу даже пошевелить рукой, чтобы поправить сползшее с плеч одеяло. От холодного потока воздуха кожа покрывается мурашками и в конце концов это вынуждает меня резко открыть глаза, чтобы удостовериться в своих догадках.
Неверяще смотрю на ненавистную дверь, приоткрытую на несколько дюймов, и медленно, боясь спугнуть удачу, поднимаюсь с постели. Я боюсь каждого шороха, поэтому, когда под ногу попадает уроненная тобой ручка, откатываясь под кровать, я замираю на месте и от страха зажмуриваю глаза. Мне кажется, ты уже знаешь, что я задумала, и стоит мне открыть глаза, как я увижу тебя стоящим передо мной, но проходят секунды, а вокруг ничего не меняется.
Бог мой, неужели у меня появился шанс выйти из этой могилы?
Больше я ни о чем не задумываюсь и действую только лишь на инстинктах: подкрадываюсь к двери, напрягая слух; аккуратно приоткрываю ее, чтобы рассмотреть коридор, и, не заметив ничего подозрительного, выскальзываю из комнаты. Я не думаю о том, что все слишком просто, что ты не из тех людей, которые просчитываются в мелочах, и, ослепленная надеждой, крадусь по коридору, усыпанному дверьми.
Я не знаю, что за ними, и не хочу знать, потому что твой мир ужасен, Алан, ты пропитал его жестокостью и смертью, скрытой в мутном растворе формалина.
Ступни вмерзают в пол по мере того, как я продвигаюсь дальше, и разум ищет подсказки, те малые крупицы знаний, которые помогают мне сориентироваться, не пойти неверным путем, где меня ждет тупик — комната с большим столом, где мы несколько раз ужинали. Вместо этого я поворачиваю в совершенно другую сторону и за поворотом коридора-лабиринта надеюсь найти хоть какой-нибудь выход. Но вместо этого отчетливо слышу звук открываемой двери: щелчок, приправленный тихими шагами. В сгустившейся тишине они кажутся раскатами грома, и я прижимаю ладонь к губам, чтобы не обронить истеричный всхлип, не выдать себя, хотя бы несколько мгновений до того, как ты обнаружишь меня, провести наедине с надеждой. Она угасает по мере того, как я пячусь назад, толкаясь в попадающиеся на пути двери и раз за разом натыкаясь на неприступный металл.
И лишь одна из них поддается, впускает меня в абсолютную тьму и холод, от которого я отшатываюсь к стене, прижимаясь к ней спиной. Мне не видно ничего, никаких очертаний, форм, намеков, поэтому я опускаюсь на колени и, шаря по гладкому ледяному полу руками, осторожно продвигаюсь вперед, желая спрятаться хоть где-то, превратиться в точно такую же тьму, слившись с ней воедино. Окружающий холод начинает щипать ладони, и на пути попадается что-то странное, напоминающее звенья цепи, звякнувшие от моего касания.