Оно сводит с ума, и я почти сошла, раз позволяю себе обронить вопрос:
— Что это за место, мистер Коулман?
Или мистер Харрис?
— Алан, — ты слегка поворачиваешь голову, глядя на меня сверху вниз и вынуждая меня сжать губы, потому что твой строгий взгляд вбивает в меня гвозди, призывая к покорности. — Это мой дом, Кейт. Вернее, его часть. Как ты понимаешь, скрытая его часть.
Удивленно изгибаю брови, представляя размеры дома, и останавливаюсь вслед за тобой, вставшим перед двустворчатыми дверьми. Деревянные и высокие, с позолоченными ручками и декоративными элементами, они не вписываются в общий аскетичный интерьер, и я понимаю, что за ними находится действительно что-то важное для тебя.
— Тебе понравится, — слегка улыбаешься, нажимая на обе ручки одновременно и толкая створки вперед в почти театральном жесте. Я зажмуриваю глаза и мысленно считаю до трех, чтобы взять себя в руки и не развернуться назад, не убежать прочь от тебя, твоего сада и навязанного сумасшествия. В нос ударяет стойкий цветочный аромат, обволакивая разными нотами, и я хмурюсь, непонимающе вглядываясь в полумрак перед собой. Господи, это всего лишь сад.
Я распрямляю плечи, словно скидывая с себя тяжелый груз, и делаю осторожный шажок внутрь, вслед за тобой.
Здесь тепло и влажно.
— Цветы очень капризны, поэтому им необходимы условия, которые я поддерживаю: температура, влажность, свет. С некоторыми из них легко, с некоторыми... скажем так, они более требовательны, особенно это касается орхидей. Дай мне руку, — ты вновь протягиваешь мне руку ладонью вверх, и я, зная, как ты отреагируешь на промедление, вкладываю в нее пальцы. От этого касания меня передергивает, но, слава богу, ты не замечаешь этого, лишь сжимаешь их крепче и тянешь за собой, к стеклянной стене, разделяющей нас и спящий, покрытый покрывалом теней сад. — Сейчас ты поймешь, не можешь не понять, за что я люблю красоту.
Ты включаешь свет на электронном табло с указателями температуры и влажности, и я отшатываюсь назад, пока ты не останавливаешь меня резким рывком.
Ты чокнутый придурок, Алан, потому что там, за толстым стеклом я вижу твой сад.
И вопреки здравому смыслу нахожу в нем что-то прекрасное.
Я не замечаю момента, когда стекло перед нами ускользает вверх, и мы проходим дальше, по широкому проходу, по обеим сторонам которого находятся каскадные полки с цветами: начиная от банальных незабудок и заканчивая королевскими розами. Но разношерстность цветов не интересует меня, потому что вся я проваливаюсь в стоящие на круглых подиумах стеклянные цилиндры с теми, кому не повезло или повезло? стать твоим садом. Ведь это такая честь, да?
— Ты хотела увидеть. Смотри... — ты отходишь в сторону, наконец отпуская меня, и я обнимаю себя за плечи, чувствуя как липкий холод покрывает кожу, пробирается внутрь и сковывает сердце. Я не могу сделать ни вдоха, и от избытка эмоций грудь сдавливает болезненный спазм, который перерождается в тихий всхлип. Я проглатываю его и подхожу ближе, касаясь стекла кончиками пальцев и всматриваясь в парящую в формалине девушку. Ее глаза закрыты и всего на миг меня посещает мысль, что она просто спит — так естественно она выглядит. Кажется, стоит постучаться, спугнув ее сон, и она встрепенется, дернет руками, желая выплыть, и покинет ядовитую постель. Но проходит время, а ее лицо остается прежним: бледным и очень красивым, с бледно-розовыми, чуть приоткрытыми губами, чувственными и пухлыми. Развевающиеся вокруг головы длинные черные волосы, тонкие запястья, идеальная фигура в облаке полупрозрачного платья, очерчивающего грудь и ноги с изящными лодыжками. Я близко, мне приходится задрать голову, чтобы рассмотреть ее лучше, и ты, стоящий рядом и не спускающий с меня пристального взгляда, шепчешь: — Black Baccara — чайно-гибридная роза, одна из самых любимых мною роз.
Не слышу тебя, потому что заворожена ее красотой, ее совершенством, твоим умением создавать истинные шедевры, и наверное, это аморально видеть в них прекрасное, поэтому сквозь плотный туман зачарованности я ощущаю едкий укол стыда, который вынуждает меня отшатнуться, сделать шаг назад и отвести глаза от мертвой девушки. Куда угодно, но только не на нее. И, как только я прекращаю смотреть на нее, эмоции возвращаются: на смену восхищению приходит страх, привычный, навязчивый, от которого я мерзну даже здесь.