Потому что я знаю, как ты назовешь меня.
— Призрачная орхидея.
— Что? — ты прищуриваешь глаза, пытаясь уловить мой шепот, и подходишь ближе, отчего твой аромат смешивается с цветочными нитями и обволакивает меня вяжуще-горьким облаком.
— Вы назовете меня призрачной орхидей, когда... когда убьете. Да? — заглядываю в твое лицо, на самом деле не требуя ответа, и ты киваешь, медленно поднимая руку и слишком нежно для убийцы убирая прядь волос с моего виска. Мне до тошноты противны порхающее прикосновение твоих пальцев на скуле, затем на линии челюсти, на подбородке, но я послушно склоняю голову, следуя за твоей рукой и принимая ласку. Желание отодвинуться нарастает по мере того, как тянутся секунды, но я перебарываю себя и прячу отвращение вглубь, туда, где желание жить оказывается сильнее.
— На самом деле мы с тобой похожи, — ты накрываешь ладонью мой затылок и склоняешься ближе, так, что я ощущаю твое дыхание на губах. Шепчешь в них, успокаивающе поглаживая волосы и заполняя собой каждую молекулу воздуха. — Знаешь, что я увидел на твоем лице, когда ты смотрела на нее? Восхищение, — ты целуешь меня, обхватываешь мои губы своими и ненавязчиво подчиняешь рот, проталкивая язык глубже. Мои мышцы гудят от напряжения, и тело превращается в камень, и ты, конечно же, замечаешь это, поэтому прекращаешь поцелуй и изучаешь мое лицо строгим взглядом. — Признайся, Кейт, она великолепна.
Врать не имеет смысла.
— Как ты понимаешь, в мой сад попадают лишь избранные, так что ты можешь гордиться собой. Ты избранная, Кейт, среди всей это серой массы, безвкусных лиц, посредственной внешности. Среди пустых слов и одинаковых эмоций. Нечто особенное и ценное. Твоя красота не увянет и не сотрется временем, я позабочусь об этом, обещаю, — твоя эпичная речь вызывает лишь отторжение, и я едва сдерживаюсь, чтобы не плюнуть тебе в лицо. Ты болен, Алан, и это доказывает жуткий блеск твоих глаз, когда ты переводишь внимание на молчаливую свидетельницу нашего разговора. На мгновение я зажмуриваюсь, пытаясь удержать слезы, а ты как ни в чем не бывало продолжаешь: — Она не единственная здесь, пойдем, я познакомлю тебя с остальными, — ты перехватываешь мою дрожащую ладонь, переплетаешь наши пальцы, будто нас ожидает приятная прогулка, и жестко тянешь за собой, туда, где среди цветочного безумия затерялись мертвые девушки.
Странно, я нахожу в себе силы принять душ, и пусть моя жизнь висит на волоске и зависит от твоего настроения, но в соблюдении привычных ритуалов я нахожу некоторое успокоение. Образы убитых тобой девушек въелись в сознание, но сейчас, спустя несколько часов после того, как я вернулась к себе, они смазались, остались одни очертания и тихое безразличие к происходящему вокруг. Я просто опустошена и устала от груза эмоций, которые ты во мне возродил. Их слишком много, понимаешь? Мое похищение, правда о смерти отца, маленькая Кейти, живущая во мне, законсервированная в формалине красота...
Безумие.
Прохладные капли воды капают с волос на грудь, и я оборачиваюсь полотенцем, отодвигая шторку душа и натыкаясь на тебя, стоящего посреди моей могилы. Ты заменил привычный свитер и рубашку на серую футболку и такого же цвета джинсы, но не изменил своей привычке держать руки в карманах. И сейчас, глядя на тебя настороженным взглядом, я думаю о том, что ты убиваешь именно в этом. С идеальной прической и в идеальном образе.
Сцепляю пальцы, поддерживая края полотенца на груди и встаю как вкопанная, пока ты оценивающе оглядываешь меня с ног до головы.
— Я забыл, как прекрасно твое тело. Сними полотенце, Кейт.
Сердце бухает вниз и в районе груди нарастает водоворот паники, который отдается бешеной пульсацией в висках. Ты забыл о моем теле, а я забыла, что ты мужчина и что тебе не чужды простые человеческие инстинкты, которые могут разбудить во мне прошлые раны. Цепляюсь взглядом за принесенный поднос с едой: за бокал на высокой ножке, наполненный рубиновой жидкостью, и за цветок гиацинта, перевязанный кружевной тесьмой.
Это символично, не правда ли? Гиацинты при первой встрече и сейчас, при последней. Мне даже не интересно, как ты меня убьешь, главное, чтобы не было больно.
Разжимаю пальцы, и полотенце беспрепятственно соскальзывает вниз, оседая на пол махровым облаком. Ты прищуриваешь глаза, скрывая зарождающийся в них огонь, а я думаю о том, что месяцы, проведенные здесь, нельзя считать жизнью, лишь ее подобием.