— Он здесь, Михаэль.
— Кто?
— Коллекционер... — я еле произношу это слово и замолкаю, наблюдая за реакцией Михаэля, тут же начинающего озираться и будто бы знающего тебя. Но в том-то и дело, что никто и никогда не видел твоего истинного лица. Никто... никогда...
Кроме меня — единственной, кто остался в живых после встречи с тобой.
— С чего ты взяла? Ты видела его? — замечаю огонек недоверия в глазах друга, когда он вновь переводит на меня взгляд и терпеливо ожидает, когда же я наконец отвечу на его вопрос.
— Он прислал мне это, — разжимаю кулак, показывая ему сломанный цветок. Не орхидеи, нет, а той самой красной камелии, что лишь несколько минут назад я варварски уничтожала в вазе. Непонимающе смотрю на рубиновые останки в своей руке и, вспомнив про другое доказательство — записку, отдаю Михаэлю лист бумаги.
Совершенно чистый. Абсолютно белый.
— Я... я не понимаю, — отчаянно мотаю головой, не веря своим глазам, и пытаюсь выудить из толпы того самого официанта, который сказал мое настоящее имя.
Не могу. Не могу. Я не вижу и даже не помню сейчас его лица.
— Наверное, мне не стоило тащить тебя на этот вечер. Прости, Саманта. Еще слишком рано. Я отвезу тебя.
И я послушно иду за Михаэлем, провожающим меня к выходу, упорно пытаясь избавиться от твоего присутствия здесь? или в моей голове?
Примерно через полчаса я молча сижу на кухне и пью горячий кофе, пытаясь согреться и вернуться в реальность, где тебя нет все же. Прислушиваюсь к тишине комнаты и извиняюще улыбаюсь, когда в дверях появляется Михаэль, все в том же строгом костюме, только с расслабленным узелком галстука и расстегнутым воротничком рубашки, открывающим вид на загорелую шею с висящим на серебряной цепочке крестиком.
— Никого, ты можешь спать спокойно, Кэйт.
— Не называй меня так, — передергиваю плечами, будто пытаясь избавиться от тяжести воспоминаний, и устало провожу ладонью по волосам. Это ведь никогда не кончится, да? И страх перед тобой будет преследовать меня всю жизнь? Тогда стоит ли вообще за нее цепляться.
— Прости.
— Не извиняйся. Ты не виноват, что я до сих пор не могу справиться с этим, — удивляюсь выдержке Михаэля, до сих пор терпящего мое переменчивое настроение и частые бзики, то и дело обрушивающиеся на него моим недовольством или же наоборот, безразличием, когда даже общество его становится невыносимым и я просто прячусь в своей спальне, ожидая, когда же за ним захлопнется дверь. Сейчас то же самое, сейчас я хочу остаться одна и разобраться наконец в себе и своей жизни, ни сдвинувшейся ни на шаг с того самого дня.
— Пожалуй, мне пора, — он замечает мое настроение и все прекрасно понимает, бросая сочувствующий взгляд и разворачиваясь в сторону выхода.
— Михаэль, как ты думаешь, я справлюсь? — мой голос, словно барьер, останавливает его, и он замирает, опуская голову и раздумывая над моим вопросом, а мне эти секунды кажутся вечностью: длинной и бесконечной. С силой сжимаю чашку с кофе и напрягаюсь, когда он прочищает горло и, все также не поворачиваясь, говорит уверенное "да".
Ошибаешься, друг, потому что я чертовски устала бояться. И это не жизнь вовсе, а бесполезные попытки избавиться от своего прошлого. Бесполезные... отличное слово.
Дожидаюсь хлопка двери и на полном автомате мою после себя кружку, задвигаю стул и последний раз окидываю взглядом идеальный порядок на кухне. Здесь всегда было чисто, идеально чисто, иначе бы мне нечем было дышать — цветы не любят пыли и задыхаются. Вянут и теряют красоту. Ты не любишь увядшие цветы, Алан, поэтому твой сад насквозь пропах формалином. Этот запах до сих пор стоит у меня в носу, и я понуро плетусь в душ, с полной апатией наполняя ванну теплой водой и рассматривая свое отражение в зеркале. Знаешь, даже навязчивый аромат геля для душа не перебивает воспоминания о тебе, даже постриженные коротко волосы не могут изменить мою внешность и искоренить Кэйт Стефенсен из моей жизни, даже новое имя не освобождает от страха и от ощущения твоей близости.
Быть может, это сможет сделать смерть?
Осторожно опускаюсь в ласкающую тело воду и как-то пугающе безразлично беру лезвие, которое без единой заминки рассекает кожу на запястьях, превращая их в ярко-алые полосы, извергающие беспрерывные струйки крови. Постепенно она закрашивает воду сначала в розовый, потом в прозрачно-красный, с каждой секундой приобретающий все более и более насыщенный оттенок, пока я не перестаю видеть собственное тело, скрытое под кроваво-красной жидкостью. Мурлычу какую-то приевшуюся мелодию и изредка закрываю глаза, пытаясь избавиться от твоего призрачно размытого образа, настойчиво врывающегося в сознание и будто бы смотрящего на меня с неким укором. Ты всегда говорил, что я сильная, но тем не менее назвал меня призрачной орхидеей, самым хрупким цветком в твоей извращенной коллекции.
Даже не думай, я не чувствую боли, и только представь — могу улыбнуться. Почти счастливо. Видишь?
А самое главное, что впервые за все это время я нисколько не боюсь.
Ты слышишь меня, Алан?
Нисколько.
Кажется, это и называется свободой. Той самой, к которой я так долго стремилась.