— Да, — аппетит пропадает напрочь, и я пригубляю вино, пытаясь залить пылающие в груди эмоции: обиду, смешанную с жалостью к себе и почти ненавистью к матери, ведь она не остановила его, не спасла свою дочь от его похоти, ведь она и сейчас не защитила ее, позволив тебе забрать меня.
— Что ты испытываешь к ней, Кейт? Дай угадаю. Кроме зависти, обиды и ненависти, ты искренне хочешь, чтобы она побывала на твоем месте, испытала то, что испытывала ты. С самого начала. Но ты прекрасно знаешь, что это невозможно, и злишься. Злишься на несправедливость мира и удачливость других, в частности ее. Так вот, Кейт, она во Флориде. Со своим любовником. Сейчас там семьдесят градусов, наплыв туристов и фестиваль кантри.
Моя рука трясется, когда я подношу бокал к губам, и собственное сердце разрывает грудь от нахлынувшей боли — она живет, просто, черт побери, живет, тогда как я каждый день умираю. Я прячу первые признаки слез в опущенном взгляде, а потом, чтобы заглушить кровоточащие раны, выпиваю вино залпом. Одним большим глотком, который я едва преодолеваю, по неаккуратности выпуская несколько капель вина на подбородок. И только я хочу вытереть их салфеткой, как ты резко останавливаешь:
— Не трогай, подойди ко мне.
От моего промедления капли успевают скользнуть на грудь, на светло-бежевое простенькое платье, которое ты принес накануне. Свободное в крое, из легкой ткани, оно доходит до середины бедра, и сейчас мне кажется, что ты нарочно выбрал такую длину, потому что так же, как и мой отец, рассмотрел во мне женщину. Я останавливаюсь в шаге от тебя, и ты обхватываешь теплой ладонью мое запястье, чтобы привлечь ближе, намного ближе, так, что мои ноги упираются в твои колени до тех пор, пока ты не разводишь их и не обнимаешь меня за талию, прижимаясь губами к животу. Сложно замаскировать напряжение, когда все тело превращается в натянутую струну.
— Мир несправедлив, это правда, Кейт, но всегда есть возможность уровнять шансы, — ты поднимаешь голову, вглядываясь в мое лицо, и проводишь пальцем по подбородку, стирая остатки вина и касаясь им моих губ. Мне приходится разжать их, а потом, когда ты проталкиваешь его глубже, слизать терпкую горечь. В этот момент твои зрачки расширяются, и я узнаю первые признаки возбуждения, покрытые гнетущей тишиной между нами. Давление твоих бедер становится ощутимее, и я оказываюсь в ловушке из твоего тела, от которой хочется освободиться, впрочем, вовсе не преимущество в силе останавливает меня от необдуманных поступков — твоя жестокость, скрытая за красивыми мужественными чертами.
Я просто знаю, какую боль могут причинять твои руки.
Сейчас же ты проводишь ими вверх по моим ногам, задираешь платье, поддеваешь резинку трусиков, и в то время как я прокусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы сдержать желание оттолкнуть тебя, ты спускаешь белье до колен и оставляешь меня абсолютно незащищенной.
— Ты чувствовала возбуждение, когда он касался тебя? — ты ждешь ответа, и твои пальцы зависают на моем лобке, слегка поглаживая его.
— Я чувствовала боль и отвращение.
— То же самое, что сейчас? — Сглатываю, боясь сказать правду, и судорожно выдыхаю, когда ты заходишь дальше, соскальзывая вниз и проводя пальцами между ног. — Можешь не отвечать, ты совершенно сухая. Выпей, Кейт, это поможет расслабиться, — свободной рукой протягиваешь свой бокал, а я мотаю головой, и так ощущая постепенно наполняющую меня легкость, дурман, который странным образом искажает действительность. Мне даже приходится зажмурить глаза, чтобы лучше понять собственное состояние.
— В этом вине что-то есть, да?
— Ничего, кроме десятилетней терпкости, — ты не врешь, на самом деле ты никогда не врал мне, Алан, просто я сама ужасно боялась правды. И даже когда ты говорил, что я умру, в какой-то степени ты поступал благородно — не обманывал меня и не дарил эфемерной надежды. Все же принимаю предложенный бокал и делаю несколько маленьких глотков — раз меня ждет близость, то почему бы не сделать ее менее болезненной. Вино неприятно вяжет язык, зато действительно расслабляет, и твои дальнейшие действия воспринимаются проще. Я с удивительным безразличием наблюдаю за тем, как ты осыпаешь поцелуями мой живот, чуть задерживаясь на шраме, на самом первом шраме, ставшем для тебя самым любимым. Позже я узнаю почему, и какой секрет он в себе таил, а пока вздрагиваю от проникновения твоих пальцев, и рефлекторно сжимаю бедра. — Иногда обида на близких нам людей так сильна, что неосознанно мы желаем им смерти, — ты шепчешь хриплым голосом, вставая со стула и ненавязчиво разворачивая меня к себе спиной. Держишь аккуратно и одновременно крепко, наклоняя к столу и вынуждая меня полу-лечь на него корпусом. Ты отодвигаешь в сторону мешающие тарелки и приборы и, прижимая к столу, расстегиваешь брюки.