Я жива, это чудо, но до сих пор в твоей власти.
Почему ты просто не позволил мне умереть?
Понимание происходящего закручивает в тошнотворный вихрь и я не могу сдержать всхлипа, пробуя пошевелить пальцами и почувствовать тело. Но, как только я пытаюсь сжать пальцы на ногах, слабая боль покрывает живот, пробирается выше и глубже и вынуждает меня застыть.
Господи, как больно, Алан!
— Вся прелесть постоперационного периода: действие анестетиков закончилось, и к тебе возвращается чувствительность к боли, — я не вижу тебя из-за пелены перед глазами, но теперь четко ощущаю твое присутствие — аромат парфюма навязчиво перебивает запах медикаментов. — Ты заставила меня поволноваться, Кейт, — наверное, сейчас ты смотришь на меня снизу вверх, с ноткой презрения и брезгливости, которая слышится в плавном тихом голосе. Мне даже не надо смотреть на тебя, чтобы понять это. Губы дрожат от осознания того, что этот ад никогда не закончится, потому что ты — дьявол, слишком гостеприимен.
— Хочу пить, — получается с трудом, с перерывами и от движения губ кожа на них лопает, отчего на языке появляется привкус металла.
— Не сейчас, пока только это, — ты промокаешь губы смоченной в воде салфеткой и я с жадностью глотаю несколько капель, скользнувших внутрь. Это хоть как-то устраняет сухость во рту, но не улучшает состояния: мне кажется, все мое тело состоит из одного сгустка боли, которая концентрируется где-то под ребрами. — Я могу помочь тебе, Кейт, но для этого ты должна попросить у меня прощения, — наконец, пелена спадает и я могу рассмотреть тебя. В белоснежном халате и очках ты отлично вписываешься в роль врача. Все такой же идеально выглядящий, с педантично уложенными волосами ты держишь шприц в одной руке, а другой поправляешь капельницу, пока я тихо стону, в полной мере ощущая плоды твоих трудов. — А еще сказать спасибо, фактически я вытянул тебя с того света.
А стоило ли?
— Ну же, Кейт, всего лишь два слова.
Поджимаю губы, разрываясь между желанием жить и ядовитым отчаянием, ведь жизнь с тобой вряд ли лучше смерти, но очередной приступ боли лишает выбора. За секунду.
— Прости.
— Прости, Алан. Мне нравится, как ты произносишь мое имя.
Чертов ублюдок, ты специально тянешь время. Я смотрю на тонкую иглу с блестящей каплей препарата на конце, и часто-часто вдыхаю, словно это поможет справиться с болью.
— Прости, Алан.
— И?
— Спасибо. Спасибо, что спас меня, — последнее слово я выталкиваю из себя силой, поэтому звуки сглаживаются и получается что-то несуразное. Боль становится практически невыносимой, и меня кидает в жар, отчего лоб покрывается испариной. Внутреннее напряжение отдается дрожью в руках и комната плывет перед глазами, вызывая тошноту и горечь во рту. Я провожу по животу ладонью, будто пытаясь стряхнуть агонию, и вжимаюсь в подушку затылком, откровенно всхлипывая.
— Что? Я не слышу, — ты непонимающе хмуришь брови и склоняешься ниже, так низко, что я чувствую твое дыхание на губах.
— Прости и спасибо, что спас меня, Алан.
Для чего только... ведь во мне не осталось ни одной тайны — все они варварски выпотрошены и раскрыты: и смерть отца, и маленькая Кейти, и роль во всем этом мамы, заплатившей за свою безучастность к моей детской трагедии жизнью.
— Спи, моя маленькая Кейти, организму необходимо восстановиться.
Прикосновение твоих губ на лбу привычны, и ласкающие скулу пальцы усыпляют, вынуждая меня закрыть глаза в ожидании покоя. Он приходит не сразу, через череду твоих прикосновений, неясных слов, теплого дыхания. Через горький аромат твоей близости и понимание того, что ты не готов меня отпустить, не в этот раз. И тогда, лежа на операционном столе под твоим задумчивым взглядом, я и представить не могла, насколько врасту в тебя всего через несколько недель.
Врасту лишь для того, чтобы безжалостно вырвать...
Глава 14
Теперь я знаю, как выглядит твой дом, покрытый сумерками и пугающими тенями; знаю, как пахнет свобода: сладко, до головокружения и боли под ребрами; знаю, что страшнее ночного холода лишь приближающиеся шорохи и шум твоих шагов, крадущихся, осторожных, а еще твой тихий голос с полутонами усмешки. Он до сих пор звучит там, среди сплетенных между собой деревьев, и я замираю, разглядывая лежащий на тарелке ужин. Рука, держащая вилку, начинает мелко-мелко дрожать от накапливающегося в ослабших мышцах напряжения, и по виску скатывается капелька пота, которая, конечно же, не остается незамеченной.