— Не спишь... — протягиваешь в привычной манере и медленно усаживаешься в широкое кресло, в котором я ни разу не сидела, и не потому что оно не удобное, а потому, что оно твое. Ты сидишь там каждый раз как приходишь ко мне, иногда унизительно приказывая мне сесть рядом, но не на подлокотник или на стул, а у твоих ног, на мягкий ковер под ними.
Ты любишь смотреть на мое тело, поэтому в такие моменты я всегда обнажена.
— Разденься, Кейт, и подойди ко мне, — откидываешься на спинку и принимаешь расслабленную позу, расставляя согнутые в коленях ноги и прикрывая глаза. Твои ресницы дрожат, отбрасывая тени на скулы, и скрывают блестящий от предвкушения взгляд, от которого я замерзаю. Покрываюсь мурашками с ног до головы и, с трудом преодолевая скованность в мышцах, снимаю с себя платье. Стою возле кровати, не смея пошевелиться, а ты разглядываешь меня — знаю. Касаешься лодыжек, сведенных коленей и бедер, ласкаешь взглядом шрамы и грудь, которую я хочу прикрыть, чтобы избавиться от твоего интереса. Скинуть его с себя, как скидывают грязную и пропахшую нечистотами одежду. — Удивительно, насколько может быть прекрасно тело. Обыкновенное человеческое тело. Каждый изгиб и каждый штрих как отдельное произведение искусства, только в роли автора — природа.
Я различаю в твоем голосе что-то новое и чужое, и нервно сглатываю, когда ты подзываешь меня, хлопая ладонью по подлокотнику. Длинные, отросшие волосы щекочут поясницу при каждом шаге, и лишь когда я замираю возле тебя, их ласка прекращается, заменяясь на твою — ты берешь меня за запястье и тянешь, вынуждая сесть на твои колени, в позу наездницы. Непроизвольно отодвигаюсь как можно дальше, но ты останавливаешь строгим, не терпящим возражений взглядом.
Легкий, едва уловимый аромат с цветочно-ванильными нотками наполняет легкие, и я незаметно принюхиваюсь, пытаясь понять его источник. Для этого приходится чуть склониться, а потом ошарашенно отпрянуть, потому что чужой запах на твоей коже вызывает еще большее отвращение.
Ты был с женщиной, а теперь пришел ко мне.
— Удивлена? Иногда твоя проницательность восхищает, — стараюсь не смотреть в твое лицо, чтобы ты не заметил легкого разочарования, и упрямо смотрю в район твоей шеи, где отчетливо проявляется красноватые полосы, напоминающая царапины от ногтей. Я не представляю тебя с женщиной, правда, Алан, потому что мне легче вообразить, как ты ее убиваешь: как вводишь в бедренную артерию трубку и выкачиваешь из нее кровь, как зашиваешь нежные губы нитью, запрятывая слова навечно, как оставляешь кровавые узоры на белоснежной коже и пронзаешь грудную клетку ножом. — Ты ведь не думаешь, что у меня есть проблемы с женщинами?
Есть, по крайней мере с одной.
Я отрываюсь от созерцания царапин и смотрю на тебя: идеально-ухоженного, с правильными и привлекательными чертами, с крепким и подтянутым телом, в котором нет ничего лишнего: ни перекаченных мышц, ни дряблых складок. Ты интеллектуально развит и уверен в себе, имеешь прекрасные манеры и завораживающую грацию движений, вот только все это отлично созданная декорация, за которой скрывается уродливая до омерзения душа.
— Нет, не думаю.
— А что ты думаешь по этому поводу, Кейт? — ты облизываешь подушечку большого пальца и прижимаешь его к соску, начиная совершать круговые движения. Свободной рукой прищипываешь второй и смотришь на мою реакцию, а у меня даже дыхание не меняется, потому что твои ласки не возбуждают меня. Совсем, сколько бы я не уговаривала себя расслабиться.
— Я не могу представить тебя с женщиной, только не в классическом понимании отношений.
— Классическом? — вопросительно изгибаешь бровь и, обхватывая меня руками, прижимаешься губами к груди, лаская ее уже языком. Прикусываешь, осторожно, но ощутимо, и втягиваешь сосок, засасывая его влажными губами.
— Свидание, ресторан, цве-ты, — почему-то последнее слово дается с трудом, я проглатываю проклятые буквы, давлюсь ими как острыми осколками и ненавижу само это понятие, потому что под его определением представляю другое — твой сад.
Мертвый, конечно.
— Так и было. Мы провели вечер в ресторане, и я подарил ей алую камелию, — отстраняешься, чтобы вернуться в прежнее положение, и, пока ты водишь пальцем по свежему шраму, я думаю о том, что это ирреально: ты и сидящая за столиком женщина с алой камелией в руках. Без боли, страха и слез. Нормальные отношения в нормальной жизни. Где-то там, за гранью твоего жестокого и извращенного мира.