— Джеми, отстань от них, иначе я позвоню шерифу, — Эмили пытается вмешаться, но он только ухмыляется, показывая ей средний палец.
— Пока он оторвет свою толстую задницу от дивана, дороги занесет по самые яйца, — его друзья смеются, и он вновь возвращается ко мне, хлопая по столу ладонью и заставляя меня вздрогнуть от неожиданности. — Нет, вы посмотрите какая куколка. Эй, Вин, как тебе? — он обращается к другу, но смотрит на меня, похотливо и грязно, склоняясь корпусом ближе и сжимая между пальцев прядь моих волос. Подносит ее к носу и театрально вдыхает, не замечая, как твой взгляд стекленеет от ярости, как напрягаются мышцы на скулах и начинает дергаться уголок губ. Но даже если бы он увидел это, то не понял бы признаки надвигающейся трагедии, ведь он не знает, кто перед ним сидит и на что ты способен. — Давай так, парень, мы забираем твою куколку и твой трейлер, повеселимся чуток и к утру все вернем. В целости и сохранности. Ну если не считать ее дырок, — он кивает в мою сторону подбородком, вновь вызывая хохот друзей, но я уже не слышу его слов, полностью поглощенная твоей яростью. Дикой и необъятной, скрытой за показным хладнокровием. — Так что, поделишься?
— Не надо, пожалуйста, не надо, прошу... — шепчу, от бессилия сжимая кулаки и не чувствуя, как чужие горячие пальцы касаются моего лица, проводят линию от виска до подбородка, спускаются на шею, где их останавливает ворот толстовки.
— Что ты просишь, крошка? Я не слышу.
— Потому что она обращается не к тебе, — ты молниеносен в своих движениях, и стоящий рядом со столиком парень не сразу осознает, что случилось, лишь громко кричит, пытаясь достать из руки вилку. И пока все вокруг находятся в ступоре, ты встаешь, одним размытым взмахом перерезая ему горло и отталкивая прочь от стола, чтобы он не залил все кровью. И я крепко зажмуриваюсь, не вижу того, как безумно вращаются его глаза, как он натыкается спиной на шокированного друга, отскочившего в сторону. Не вижу, как ты достигаешь и его тоже, вонзаешь нож в грудь, за секунду отправляя его на пол, к ногам того, кто захлебывается в собственной крови и спотыкается об упавшее тело. Я слышу лишь громкий визг Эмили и ругательства Джереми над ухом, когда он, отмерев наконец от шока, пытается встать, но тут же оседает обратно с окровавленной, проткнутой ножом глазницей.
Он длинный, как спица, и острый, как лезвие, поэтому легко вонзается в плоть, входит глубоко, до основания и до последнего вздоха.
Наступившая внезапно тишина оглушает, и я открываю глаза, натыкаясь на сжавшуюся за стойкой Эмили. Она прижимает к груди радиотелефон и мотает головой, захлебываясь в слезах и начиная умолять тебя.
Но ты непреклонен, Алан, с грацией удовлетворенного кровью хищника, ты подходишь к ней и прижимаешь палец к губам. И пока ты ласкаешь ее скулу, стирая дорожки слез, я шепчу тихое "прости", в бессилии наблюдая за тем, как ты легко и быстро забираешь ее жизнь. Она не успевает даже вскрикнуть, лишь неестественно застывает в твоих убаюкивающих объятиях, успокаивающем шепоте и неуместной ласке, когда ты гладишь ее по голове, постепенно опуская на пол. Нежно и осторожно, будто отправляя ее поспать.
Можно сказать и так, только сон ее вечный.
По дороге до столика ты выключаешь свет, оставляя несколько светильников над самой стойкой и скрывая лежащие на полу тела в приглушенном полумраке; переворачиваешь табличку на двери, фактически закрывая кафе, и садишься на свое место, тут же протягивая мне влажные салфетки.
— Вытри лицо. И шею, — твои пальцы в крови и даже на манжете свитера есть несколько капель крови, но почему-то именно моей чистоте ты придаешь большее значение. И я знаю, почему, потому что меня касался кто-то другой. На полном автомате я протираю лицо, шею, руки и стараюсь не смотреть вправо, где рядом со мной сидит убитый Джереми. Его голова откинута на спинку диванчика, и кровь, бегущая из раны, беспрепятственно стекает по лицу и груди, в итоге впитываясь в утепленную рубашку. Ты приводишь себя в порядок, оставляя кровавые разводы на белоснежных салфетках, и как ни в чем не бывало начинаешь есть уже остывший ужин, который я теперь съесть не смогу.
Не заставляй меня есть в присутствии мертвых. Я прошу тебя, Алан.
Но ты, конечно, поступаешь иначе:
— Ешь, Кейт, следующий перекус только утром, когда приедем на место, — от бушевавшей в тебе ярости не остается и следа, и выражение твоего лица приобретает привычную невозмутимую строгость, от которой меня бросает в нервную дрожь, потому что после случившегося я понимаю насколько ты увяз в собственной жестокости. Впрочем, как и я, ведь каждое последующее твое убийство воспринимается уже легче. Намного легче.