Но это в мечтах, а в реальности все иначе: твое дыхание путается в волосах и крепкое тело прижимается сзади, почти впечатывая меня в стекло. Ты кладешь руку поверх моей ладони и переплетаешь наши пальцы, свободной рукой лаская мое бедро. Если не оборачиваться и закрыть глаза, чтобы не видеть твоего отражения, то можно вообразить на твоем месте другого — того, кто никогда не причинил бы мне боли. Но в том-то и дело, что я не могу представить другого, только не после того, что ты сделал со мной за этот год.
— Иллюзии бьют больнее, чем реальность, Кейт, — шепчешь, губами касаясь моего уха и пуская вниз по позвоночнику волну мурашек. Я закрываю глаза, стараясь не думать ни о чем, кроме тепла твоих объятий, и у меня почти получается — я расслабляюсь, откидывая голову чуть назад, на твое плечо, и получая новую порцию ласки в виде поцелуев в висок и скулу. Ты ненавязчиво обхватываешь мой подбородок и вынуждаешь повернуть голову так, чтобы наши губы встретились в насквозь фальшивом поцелуе. Он не перерастает в глубокий и страстный, ты просто сминаешь мои губы, изредка проводя по ним кончиком языка и прикусывая зубами. Играешься. Впрочем, как и с моей жизнью. — Не позволяй им обмануть себя, — дополняешь, обдавая холодом взгляда и, перед тем как отпустить, сжимаешь меня чуть сильнее, отчего я возвращаюсь назад — в мой личный ад, где ты его источник.
Ты оставляешь меня стоять у окна, и я обнимаю себя за плечи, вновь возвращаясь к рассматриванию открывшегося передо мной вида. Ты не прав, Алан, я больше не вернусь сюда: ни в следующий раз, ни через год, ни через десять, и не потому что ты этого не захочешь, а потому что тебя рядом со мной уже не будет. Вновь мысли о твоей смерти наполняют сознание и я вижу то твое горящее тело, то тебя истекающего кровью, истерзанного, жалкого и слабого. Ты протягиваешь ко мне руки и, только представь, молишь о пощаде, но я все равно наношу удар за ударом, превращая тебя в ничто. Все вокруг заволакивает алым, и я вылавливаю свое отражение в окне. Пару секунд всматриваюсь в него, а потом с ужасом отшатываюсь назад, пугаясь чужого, перекошенного от ненависти лица.
Не моего.
Но маленькой Кейти, которая внезапно себя проявила, и для этого не потребовалось агрессивного насилия, как ты говоришь являющегося катализатором к ее появлению.
— Все хорошо? — цепляюсь за твой голос как за спасательный круг и медленно оборачиваюсь, наталкиваясь на хмурое предостережение — я должна вернуться за стол, иначе ты будешь недоволен. Киваю и, в последний раз взглянув на себя в отражение, возвращаюсь к ужину, чтобы своей покорностью усыпить твою бдительность, ведь теперь нас совершенно точно двое.
И вдвоем мы справимся, слышишь?
Я безразлично наблюдаю за тем, как ты обходишь комнату по периметру, сев на корточки, проверяешь крепость цепи, а потом медленно выпрямляешься, обращая внимание на меня, сидящую на кровати и сложившую ладони на коленях. Вся моя поза выражает крайнее безразличие, но на самом деле я пылаю от нетерпения в ожидании твоего ухода. Я не знаю, насколько ты уезжаешь, оставляя меня одну, но всем сердцем надеюсь, что твое отсутствие позволит мне сделать что-то большее для своего спасения. Быть может, где-то здесь спрятан шанс сбежать от тебя, мне нужно просто его найти.
— Знаешь, что это? — ты подходишь ближе, обдавая меня ароматом дорогого парфюма, и показываешь маленький мигающий брелок, лежащий на твоей ладони. Я мотаю головой, а ты впиваешься в меня предупреждающим взглядом и почти по слогам объясняешь: — Я узнаю о любом проникновении в дом и, поверь, ты не успеешь пробежать и мили, как я найду тебя, Кейт. Так что не надо усугублять свое положение, моя доброта имеет границы, — смотришь прямо в глаза и я верю, что имеет, а после сразу начинается жестокость. — Не скучай, — улыбаешься, и, разворачиваясь, идешь к выходу. На тебе строгий костюм, подчеркивающий подтянутую фигуру и широкие плечи, и интуитивно я догадываюсь, к кому ты уезжаешь.
Рождество проводят с близкими людьми, и у тебя наверняка есть кто-то близкий, пахнущая сладким ароматом и нужная тебе живой.
— Какое сегодня число?
— Двадцать третье, — дверь за тобой закрывается, и комната наполняется гнетущей пустой тишиной, которая отчего-то не приносит покоя, потому что вместе с ней приходит отчаяние — там, за этими стенами, жизнь, а здесь даже время остановилось. Ты сказал, что после убийства моей мамы мир стал чуть более справедливым, но на самом деле это не так, несправедливость не имеет оттенков, ни более, ни менее, она просто существует, милуя одних и карая других. Жаль, что я оказалась в черном списке. Плохое настроение длится недолго — я вдруг наполняюсь желанием жить: ищу любую зацепку и пытаюсь открутить фанеру с окон, дергаю цепь и безрезультатно расшатываю стальное кольцо, намертво вкрученное в стену, для чего-то переворачиваю матрац, достаю из тумбочки ящики и на каждый предмет в комнате примеряю роль орудия убийства. Ты даже не подозреваешь, Алан, насколько может быть богата фантазия, когда мысль о твоей смерти становится навязчивой.