Я тихо выдыхаю, сглатывая осевшую на языке горечь, и слежу за тобой, когда ты неторопливо возвращаешься на место.
— А теперь то, для чего я тебя пригласил. Сейчас я начну вкачивать концентрированный раствор, и, чтобы он достиг даже самых мелких сосудов, ты должна будешь массировать ее тело, — ты меняешь опустевший резервуар, а меня прошибает холодный пот и я делаю шаг назад, еще один, как можно дальше от мертвой девушки, которой должна буду касаться. Я мотаю головой и шепчу тихое "пожалуйста", пока ты не пресекаешь мои стенания угрожающей фразой: — Ну же, Кейт, иначе ты займешь ее место, — для пущей убедительности ты берешь скальпель и смотришь на меня равнодушным и стылым взглядом, которого я боюсь не меньше, чем оружия в твоих руках.
Он подчиняет и превращает меня в покорную марионетку, которая подходит к столу и прикасается к еще теплому, неостывшему телу, будущему шедевру, экзотическому цветку.
— Умница, Кейт, особое внимание удели конечностям.
Это станет одной из наших тайн, Алан, о которой никто никогда не узнает, и не потому что я хотела забыть тот день, а потому что тогда, наряду со страхом и отвращением, я испытала что-то напоминающее трепет — я стала свидетелем зарождения шедевра.
Глава 20
Вашингтон, округ Колумбия
Михаэль выкладывает передо мной фотографию за фотографией, помещая их в ровные ряды по восемь штук и заполняя практически все пространство стола. Получается семь рядов, итого пятьдесят шесть девушек, лица которых мелькают перед глазами одинаково красивыми улыбками. Большинство из них взято из школьного фотоальбома, некоторые из семейного архива, но так или иначе каждая фотокарточка хранит в себе целую жизнь, вернее малую ее часть, потому что ты любил молодых. Тебе не нравилась увядающая красота и ты с фанатичным безумием старался ее сохранить.
Ты в курсе, что твой сад сгорел, Алан? И что теперь ни один из твоих шедевров не встретит вечность? Не в курсе, конечно, потому что ты, чертов ублюдок, сгорел вместе с ними.
— Мне нужна твоя помощь, Кейт. Эти девушки пропали за 2009-2012 года из округа Кинг. Выбери тех, чьи лица тебе знакомы, — Михаэль прекрасно знает, как мне тяжело работать с ним: приходить сюда изо дня в день и давать показания против тебя, переживать то, что отчаянно хотелось бы забыть. Просто заснуть однажды вечером и проснуться уже в новой жизни, чистой, новой, не исковерканной и живой. Не вздрагивающей от шорохов и не боящейся выключать свет, который хоть как-то спасает меня от теней прошлого. К сожалению, выхода нет — я буду жить с этим до конца, до самого последнего вздоха, и, знаешь, что самое смешное во всем этом? — что даже последний вдох будет посвящен тебе, ведь там, перед лицом смерти, я буду думать о том, что когда-то я от нее сбежала.
— Хорошо. Вы установили его личность?
— Нет. Права, найденные в машине, на имя Коула Маки, поддельные, будто со специально затертой фотографией. То же самое со страховкой. Мы проверяем Алана Коулмана, но пока безрезультатно: три с половиной тысячи человек — на это требуется время, много времени. Фамилия Харрис еще более удручающа: в одной Джорджии более десяти тысяч совпадений. Тем более, мы не можем точно сказать, был ли он Аланом Коулманом или же Аланом Харрисоном. Либо, ни та, ни другая фамилия не соответствует фактам, потому что недвижимость зарегистрирована на Винсента Обрайна, как ты понимаешь, документы тоже могут быть поддельными. Знаешь, Кейт, у него могут быть десятки имен, и ни одно из них не быть реальным.
— Его зовут Алан, — с неким раздражением говорю я, словно Михаэль виноват в том, что они до сих пор не могут найти твою личность. Не могут, поэтому составленный с моих слов фоторобот — единственный источник визуализации твоего лица.
— Даже если так, вряд ли это упростит нам задачу, — улыбается, сдержанно, будто не замечая мою вспышку гнева, и показывает взглядом на фотографии. — Приступим?
Приступим, да, пора встретиться теми, кто не смог выбраться.
С девушками, чья привлекательность стала причиной их смерти, ведь молодость была далеко не основным критерием твоего выбора.
Горячие, едва терпимые струи воды скользят по порозовевшей коже, забивают паром маленькую душевую и помогают отвлечься — отвлечься от стойкого ощущения перемен: во мне, в тебе, в нас. Они витают в воздухе и оседают на коже то твоим пристально задумчивым взглядом, который я все чаще ловлю на себе, то твоими поучающими словами. Ты, возомнивший себя учителем, посвящаешь меня в нюансы своего дела и рассказываешь вещи, которые я бы предпочла не знать: не знать о времени окоченения тела и о необратимых процессах, начинающихся с самой первой секунды смерти.